Вдова Хана

… Среди отвратительных человеческих остовов нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал другой в своих объятиях. Один скелет был женский, сохранивший на себе еще кое-какие обрывки некогда белой одежды… Другой скелет, крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хребет его был искривлен, голова глубоко сидела между лопаток, одна нога была короче другой. Но его шейные позвонки оказались целыми, из чего явствовало, что он не был повешен. Когда его захотели отделить от скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом.

(с) Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери

— Надо…надо вырезать кожу, — выныривая из обморочного сна, хрипел Хан.

— Нет ножа, любимый, нет…

Рада, что пришел в себя, окрыленная очередной глупой надеждой. Кроме нее больше ничего не осталось. И я цеплялась за нее изо всех сил. Как за единственную соломинку в океане необратимости.

— Откуси кожу.

— О Божееее, — захлебываясь слезами, отрицательно качая головой. Как? Как она может причинить ему такую боль адскую? Она же с ума сама сойдет.

— Да…давай. Или тут меня закопаешь…а я…я домой хочу… сына хочу увидеть… у меня же есть сын… да?

То ли опять в бреду, то ли понимает, что говорит.

— Есть, любимый… у тебя есть сын.

— Тогда сделай это… Иначе…иначе…

Я знала, что будет иначе. Знала. Ему не нужно было мне говорить. И… и я это сделала. Потом завязывала рану обрывками мокрого платья, придавливая, останавливая кровь. Он стонал от боли, а я…мне казалось, что я сама превратилась в комок страданий и стонала вместе с ним.

Нет, он не жаловался, но я видела, как корчится посеревшее лицо, как вздрагивает и сильно вытягивает укушенную ногу. Ад подкрадывался к нам и обрушился на него приступами тошноты, бреда, испариной и лихорадкой. Тамерлан тяжело дышал, метался на траве, выгибался и что-то кричал. Даже когда прекращался дождь, с него ручьями бежал пот, катился по лицу, по телу, он весь был невыносимо холодным, и сердце билось едва слышно. Весь покрытый темно-вишневыми точками кровоизлияний, он походил на мертвеца, и я умирала вместе с ним. Молилась то про себя, то громко во весь голос.

Потом лежала у него на груди. Нет слез, нет ничего кроме понимания, что мы с ним останемся здесь вдвоем навсегда. Под проливным дождем после сильнейшей жары, хлынувшим на нас какой-то дьявольской стеной. Я думала о том, что не оставлю его, о том, что мы врастем в землю, просочимся ручейками воды к корням деревьев. Вместе навсегда.

Я не знала, сколько времени он вот так проспал. Не знала, когда проклятая змея укусила его в ногу. Смотреть на нее было страшно. Стопа сильно отекла, голень стала коричневатого цвета, и словно все вены на ней полопались. Жуткий узор сеткой протянулся к колену и охватывал бедро. Помню, как читала про укусы змей… помню, что времени у него нет. Вроде везти сразу в больницу надо, давать противоядие. Какая больница? Нам бы к людям выйти. Я пыталась его тянуть по траве, но не смогла пройти и несколько метров, упала сверху, рыдая от бессилия.

Он уже давно не открывал глаз, не кричал, не сдавливал мои руки, только дергался от судорог, пробегавших по телу. Это не может быть конец. Не отдам его. Никому не отдам. Пусть не смеют его забирать! Он еще сына не видел!

— Я искала тебя все это время. Где только не была, в какой уголок земли не заглянула. Я знала, что жив. Они могли говорить, что угодно, могли привозить мне чужое тело, могли хоронить пустые гробы и присылать выдержки из статей журналистов, пытаясь доказать, что тебя нет. Но я не верила. Где-то внутри меня жила эта уверенность, что ты дышишь со мной одним воздухом, и рано или поздно я смогу найти тебя. Не знаю, в какой момент ты стал смыслом моей жизни. Не знаю, когда я стала ощущать себя твоей частью. В какой-то момент я вдруг поняла, что ты и я… мы словно сплетенные корни, сросшиеся в одно целое.

Приподнялась, всматриваясь в его посеревшее неподвижное лицо. Меня накрыло волной ярости и отчаяния.