Вечерняя книга

— Рукой махнул. Не ко времени, мол, разговор, спать пора. И ведь скажи ты — лег и захрапел как ни в чем не бывало! А я глаз сомкнуть не могу. Перебрала всю свою жизнь — сызмальства. Нет, все верно, хоть она у меня немногим легче-то была. Не пропала, с протянутой рукой не ходила. Выучили, в люди вывели. Выходит, чужая мне его злоба — неприемлемая… Да что ж это, думаю, получается? Враг он, что ли? Да нет будто — какой там враг! Разодрал болячку и носится с нею… Крутилась вот так, крутилась на постели и надумала. Нельзя мне отступаться. Воевать с ним надо — из-за него же. Последнее это дело, если человек в себя только глядит, а по сторонам ничего не видит. Никак это человеку нельзя — не зверь он дикий. Зверь и тот из норы на солнце выходит. А нешто человеку без солнца можно?.. Надумала я — как бы это тебе половчее сказать? — домашнюю агитацию вести, что ли. По-своему, по-житейски. Агитаторы, те всякие красивые слова говорят, а я, думаю, его полегонечку, исподволь. Фактически… Собрали нас вскоре на общее собрание, начальнику строительства и всыпали на нем сами же рабочие. Домой идем — говорю: здорово, мол, проперчили! «За дело, — говорит, — так ему и надо». Правильно, мол, — и я про то же. И еще, мол, про то, что при других-то порядках дал бы он за эту критику пинком под зад, и ступай с богом, побирайся! Молчит. Крепенько я так за него взялась. Чуть что, я на свое поверну. Да не напрямки, а сторонкой. Вроде бы между прочим.

— Хитрая ты, — одобрительно засмеялась Клавдия.

— Не хитрая, — возразила Ольга. — Наоборот — без хитрости. Хитрому все это без надобности. Он, хитрый-то, ночью одно может думать, а днем, на людях, — другое говорить. И проживет еще получше других. А я эдак не умею. Я что ночью, что днем — одинаковая. И надо мне, чтоб и муж мой таким был. Чтоб между нами перегородка не стояла…

— А дальше-то как?

— А дальше-то мне полегче стало. Пришли с партийного съезда газеты с докладом — у меня будто помощник заимелся. Принесла газету домой, говорю: читай вслух, ты, мол, побойчее меня читаешь. Начал со скукой, потом заскреб в затылке. «Погоди, — говорит, — один почитаю». Сидит, губами шевелит, — пробирает, гляжу, моего мужика. Потом отдал газету, лег — руки под голову. Читаю, читаю, гляну — не спит. Легла, спрашиваю: ну, как, мол, — есть она, правда-то? Молчит. Да мне тут от него речей и не требовалось… Дали нам весной комнату в новом доме. Сама его, к слову-то, и клала. Переехали. Теплынь, светло, кроме нас-то еще одна семья только — хоть каждый день стирайся да мойся. Гляжу — радехонек. Ходит, мурлычет, полочки где надо и не надо приделывает. Как же так, Петенька, спрашиваю, правды-то нет, а квартиру дали?.. Первый раз обиделся. Даже палец молотком зашиб. «Пила! — говорит, а сам на палец дует. — Что ты меня все пилишь? Неужели думаешь, сам ничего понять не могу?» Ругается, а у меня, веришь, на душе легче. Светлеет, вижу, человек. Только радоваться начала — опять грех новый.

— Чего еще?

— Да водочка эта, будь она неладна! Ведь как они противно, мужики эти, устроены! На душе у него сумно — от этого пьет. Все хорошо станет — и вовсе обязательно выпить надо. Вот и мой зачастил. Придет — тепленький, обниматься лезет. Я и так и сяк — нет, вижу, что-то капитальное надо. Кумекала, кумекала, и выходит одно — из кладовой его уводить надо. Ну что за радость — железки да рукавички с места на место перекладывать? Ни уму ни сердцу ему такая работа. И от греха бы подальше. Вот, думаю, куда ему надо — на стройку, в бригаду. Как тебе вот советую. Чтоб понял, для чего руки дадены.

— Не пойдет, боюсь.

— Пойдет. Ты думаешь, мой-то сразу пошел? Как бы не так. Вот тут-то я, правду скажу, схитрила немного. Выждала получку, приходим домой, я на стол свои деньги положила, рядышком — его. А моя-то пачка вдвое побольше. Смотри, мол, что получается, видал?.. С лица сменился, — больно я его, похож, зашибла. «А тебе, — говорит, — не хватает?» Да не в том, мол, суть — хватает или не хватает. Неловко просто получается: мужик ведь. Пойдем, говорю, к нам в бригаду — в кладовой тебя любая девчонка заменит. Неужто тебе уважения не хочется?.. Ничего не сказал. Дня через три, четыре ли является — шлеп на стол пять сотенных! «Теперь, — спрашивает, — стыдить не будешь?» Откуда, мол? Усмехается: «Не бойся, не украл. Сколько лет работаю — ни разу не ловчил. Разве что на пол-литра. Так ты вынудила — радуйся». Вроде, говорю, и неглупый ты мужик, а дурак. Так ничего, выходит, и не понял. Не надо мне таких денег. «Ну не надо, — говорит, — и не надо». Сгреб и — в карман. Ох, думаю, загуляет, может, еще хуже сделала, что не взяла. Нет. День взошел, неделя — трезвый. Не вытерпела, спрашиваю: куда деньги дел? «В речку бросил». Я, мол, серьезно. «И я, — говорит, — серьезно. Завернул в тряпочку вместе с камушком и в Суру. Могу, — говорит, — место показать, только глубоко там». Посмеивается, а по глазам вижу: не врет. Шальной!.. За то, может, такого и люблю.

— Мой-то не бросит, — вздохнула Клавдия.