Вечерний час

Хиллар поморщился, но кивнул в знак примирения, и они пошли туда, где оставили девчонок. Те, к удивлению обоих парней, уже болтали между собой, и Амади, позабыв грусть, с интересом внимала каким-то выразительным рассказам Тэи. Та сопровождала их артистическими жестами и взглядами, с которыми вполне могла бы играть на сцене.

— А у вас, похоже, все пошло на лад, — удивленно заметил Хиллар. — Смышленая у тебя подружка, Пол!

Паша с удивлением почувствовал, что эти слова всколыхнули в нем необычное чувство мужской гордости, будто похвала связывала их с Тэей в одно целое и относилась именно к его выбору. А Хиллар миролюбиво сказал:

— Ну что, может быть, пойдем за столик и поедим мороженого? Оно здесь всегда очень вкусное!

— Да, я хочу голубой шарик! — отозвалась Амади. — Я давно тебя просила взять меня на этот праздник, а ты упирался как осел. Если бы не Пол, то и в этот раз не взял бы...

Девочка вздохнула и благодарно посмотрела на Пашу.

— Вот тебе сразу два голубых шарика, — примирительно сказал Хиллар, поставив перед сестрой вазочку с джелато. Сам он, как и Паша, взял крем-брюле с соленой карамелью, а Тэя выбрала одну порцию бананового мороженого и еще одну — фисташкового. Мороженое показалось Паше удивительно вкусным и нежным.

Потом ребята запили его горячим кофе, и тут он вспомнил о том, что встревожило его в речах Хиллара о замужестве сестры. Паша снова отвел его в сторону и тихо спросил:

— А все-таки про какие проблемы ты говорил? Это касается приданого или еще чего-нибудь в этом роде?

— Слушай, тебе-то это зачем, — вздохнул парень, — помочь ты все равно не можешь, а если просто интересно, то лучше не влезай, не порть себе нервы.

— Ну а вдруг я смогу помочь? Слушай, я тебе хочу кое-что рассказать, — сказал Паша и вздохнул, будто перед тяжелой нагрузкой. — Мой отец служил здесь медиком и занимался просветительской работой, он старался искоренить не только антисанитарию, но и местные дикие обычаи, которые вредили здоровью. Это многим не нравилось, и в конце концов его просто затравили, так что он сдался и опустил руки. Я его не осуждаю, потому что еще не был в его шкуре, я только надеюсь, что у меня получится не сдаться.

Хиллар недоверчиво посмотрел на Пашу и спросил:

— Ты хочешь сказать, что твой отец миссионер?

— Можно и так, хотя он всегда называл себя простым медбратом. И он был родом из самой простой, крестьянской эфиопской семьи, только его родители чудом сумели выбраться из нищеты и получить образование. Он много мне об этом рассказывал, так что я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.

— Так выходит, ты наполовину наш?!

— Хил, я свой собственный, — улыбнулся Паша. — Но конечно, Эфиопия мне в каком-то смысле родная, ведь здесь отец прожил свои лучшие годы и мечтал показать ее мне.

— Он умер?

— Я не знаю, но по крайней мере для меня он жив, — твердо ответил Паша. — И я уверен, что он бы не хотел, чтобы я равнодушно смотрел на чужие несчастья.

— Круто, — вздохнул Хиллар. — Славный ты парень, Пол! Даже жаль, что ты не сможешь жениться на Амади. Я бы хотел, чтобы ты был моим братом.

— Жениться не смогу, но дружить-то нам всем никто не запретит. А породниться мы еще можем: приезжай учиться к нам в Россию и я познакомлю тебя с моей сестрой, — тепло сказал Паша и хлопнул его по плечу. — А теперь все-таки расскажи мне, что не так с замужеством Амади.

Хиллар снова нахмурился и неохотно сказал:

— Видишь ли, ее просватают в следующем году, когда ей исполнится пятнадцать, и мать считает, что к этому времени Амади должна быть чистой...

— В смысле девственницей? — уточнил Паша, понизив голос. — А что, с этим могут быть проблемы?

— Да ты что! Конечно, она еще даже ни с кем не целовалась, речь совсем о другом. Видишь ли, наши родители родом из разных племен, и у отца давно не обрезают девчонок, а вот у матери это до сих пор приветствуется, и она считает, что обязана сделать это и с Амади...

— Что?! — ужаснулся Паша. — Эта мерзость все еще практикуется?

Про женское обрезание парень уже давно слышал от матери, а та узнала от отца и его жены. Супруги в пору расцвета миссионерской деятельности много сил отдали борьбе с этим ритуалом, погубившим или сделавшим инвалидами множество девочек-подростков или совсем маленьких. Отец с горестным цинизмом называл его «подарочной упаковкой» — в деревне, где обитали его родственники, промежность просто зашивали, чтобы в первую ночь новобрачный мог рассечь ее любым попавшимся лезвием.

И теперь выяснилось, что такая же экзекуция грозит Амади, трогательной девчонке с испуганными глазами, к которой Паша уже успел по-дружески привязаться.

— Да, — мрачно сказал Хиллар. — Но отец заявил, что не желает ее калечить, а мать уперлась: так надо и все! Мол, она заботится только о ее счастье и сделает так, что и больно не будет, а Амади зато станет такой же хорошей женой.

— То есть отец против, а мать за? — невольно усмехнулся Паша. — Слушай, я бы еще худо-бедно понял, если бы наоборот, но так...