Вечерний час

— Слушай, поеду, конечно! Что же, сидеть в четырех стенах, когда тут столько интересного?

— В точку! — кивнул Хиллар. — И красивых девчонок, скажу по секрету, там много! Я тебе еще вот что хотел сказать, на всякий случай...

Он отвел Пашу чуть поодаль от сестры и тихо произнес:

— Ты Амади к себе близко не подпускай, договорились? Чтобы не вышло чего-нибудь...

— Да ты о чем вообще, Хил? — изумился Паша. — Я ничего такого и не думал, и вообще она еще маленькая.

— Ну, для тебя, может, и маленькая, раз ты сам до сих пор не женат, а по нашему счету уже самое то, — возразил Хиллар. — Да еще книжек всяких начиталась, мечтает о прекрасном принце, как и многие наши девчонки. Они считают, что если выйти за иностранца, то можно до конца жизни ничего не делать. Так что если она тебе начнет глазки строить, ты ее как-нибудь одергивай, ладно?

— Ну и рассуждения у тебя, будто ты ей и не брат, а отец, и лет тебе уже за сорок, — заметил Паша. — Но ты не волнуйся, я сюда совершенно не ради этого приехал.

— А ты чего хотел, нам всегда приходится быть и за брата, и за отца, на всякий случай, — вздохнул молодой эфиоп. — Ладно, поживешь тут и поймешь.

Паша не стал спорить, поразмыслив, что так же тревожился бы за своих сестер, а вскоре заметил, что опасения этого парня были не напрасны. К вечеру, когда возвратился с работы отец семейства Мехар (он тоже владел английским, хоть и не так бойко, как сын), хозяйка подала ужин. Амади держалась тихо и сидела на расстоянии, но Паша чувствовал, что ее глаза неотступно следят именно за ним. Однако он подумал, что девушка, воспитанная в строгих традициях, вряд ли позволит себе какие-то вольности, а сам, конечно, не намеревался ее в этом поощрять. Впрочем, трапеза ему понравилась, несмотря на скромное меню из овощного рагу, инджеры, меда и сухофруктов: темные и белозубые лица хозяев излучали спокойствие и уют, к тому же все это напоминало Паше об отце.

Вскоре после ужина настала пора ложиться спать, да и нечем было особо заняться: хозяева экономили электричество, так что почитать Паша мог бы только при дневном свете. Но он успел днем подготовиться к завтрашней работе и спокойно улегся на свою постель. На ум почему-то снова пришли мысли о Тэе, он невольно коснулся свернутого холста, лежащего среди его вещей, а вскоре его окутал сон, в который лишь изредка зловещей волной врывались лесные запахи.

Глава 3

На следующее утро Паша, взбодрившись крепким кофе, который собственноручно сварила хозяйка, впервые приступил к обязанностям. Ему предстояло вести факультативные занятия по английской литературе, к которым допускались лишь образцовые школьники. В школе он увидел несколько комнат, где занимались ребята помладше, — там беспрестанно стоял шум и гам, помещение с громоздким телевизором древней марки, библиотеку и довольно чистую столовую. Затем ему показали класс, отведенный для его занятий. На стене висела старая затертая грифельная доска, а также распорядок дня на амхарском и английском, карта Великобритании и несколько ярких тематических плакатов. Обстановка напоминала классы в российской провинции, только парты выглядели более старыми и приземистыми.

Когда собрались ребята, Паша сразу сообразил, насколько же им неудобно втискиваться в такие парты: почти все как на подбор были рослыми и крепко сложенными. Хиллар устроился в первом ряду и ободряюще подмигнул Паше.

Кое-кто встретил молодого учителя смешками и ухмылками, однако Пашу это не смутило. Ему вообще чудилось что-то неуловимо знакомое и родное в этих местах, и он не сомневался, что быстро сориентируется. Поскольку студентам дали некоторую свободу в составлении программы, он выбрал собрание авторов из США и Англии под названием «Жажда человечности» — эту книгу когда-то подарила ему мать. С нее началось знакомство Паши с творчеством таких классиков, как Эрскин Колдуэлл, Уильям Фолкнер, Курт Воннегут, Дэвид Сэлинджер, Фланнери О’Коннор, Грэм Грин, Джеймс Олдридж. И ему показалось, что истории о детях и подростках из прошлого столетия, живущих в сиротских приютах и кварталах для бедноты, вынужденных зарабатывать на кусок хлеба и ввязываться в грязные дела, сталкивающихся с подлостью и теряющих верную дорогу, — именно то, что тронет умы и сердца эфиопских ребят.