Вечерник

Не хочу ничего сюжетного, не люблю ничего логичного и последовательного. Лучше умереть, чем говорить правду, лучше пострадать, чем заговорить на чужом языке. Как же так? Спросите вы. И будете совершенно правы. Ибо листая страницы написанной вчера книги, вы обретаете спокойствие, которого нет у правдолюбца.

У меня нет художественного таланта. Я не могу написать рассказ, роман, или любое иное связное и организованное произведение. Я могу только чувствовать и могу пытаться свои чувства передавать от человека к человеку. Слава богу! Спасибо на том. Тонкая характеристика трагедии – это тонкая характеристика человека, это и редкая характеристика взгляда.

«Владислав Дорофеев» – это моя подпись, которая уже не кажется случайной, ибо нет ничего хуже случая, который не кажется больше случая, ибо это уже не случай, а горе беды, которая только вблизи понятна, а вообще-то она сильна и благообразна, но и ничтожна и глупа, как и всякая попытка добиться качества через количество. Нет ничего грандиознее, нежели качество через скачок, через критерий взрыва. Взрыв – это когда уже все сломано и сломлено, когда уже ничто не радует кроме работы на ожидание, но есть последнее усилие, ради которого мы живем. И вот настал миг, и новая процедура качества воцарилась в душе, которой нет названия и нет ей сравнения.

Подними взгляд – ты увидишь свое счастье, к которому дорога лежит только через счастье.

1994

* * *

Сегодня я проснулся до рассвета,
пытаюсь жить, ведь страх ночной кричит.

Пойду босой по желтому паркету,

туда, где зеркало в стекле молчит.

Еще на окнах были ночи шторы,

я шел, и бряцали в руке ключи.

1981

Сад

* * *

На сонном дряхлом языке
беседуют там рыбы две,
в зеленой мглистой чаще
тела плывут к земной узде.

Из чащи мылкой водяной

выглядывает череп голубой.

И белым кажется ручей,

что катит волосы речей,
в забытом сумраке печей
твой дом останется ничей.

1982

Свет

Колючее окно и за окном разбой.
Дождь ищет прыгалку, играет в салки,
внизу деревьев шествует прибой,
и серо – не отличим лицо от палки.

В полгода раз гуляет стол

по грядкам с посвистом собачьим,
за ним трясется призрачный, невидимый…
в присядку странствуя аллюром лягушачьим.

Вороны мнят, что тишина,

считают перья против ветра,
сидят коровами, иль бурдюком вина,
на ветках яблонь через метр.

Спалили голубой, а облаку неймется,

напрасно врет надеждами себе,
потащит лодку, как возьмется
за бич отец его, любя.

Объелся ветер белены,

траву подмял объятием поспешным,
волну погнал волнением кромешным,
коричневы глаза его насмешны и тесны.

Дрожь дна и трепетание прохлады,

российский полдень и писцы,
хрусталь вороны черным хладом
унижет пальцев белые кресты.

Теперь уже убьют меня,

весна ушла, и лето осенью настало,
задергала хозяйка веком, и облако кораллом
ей шею оцепило, покропя.

Калитка высохла, деревья зеленеют,

лучи заныли – синие птенцы,
опорожнили лодку, мышцы занемеют,
вернули дочь слепцы.

Дождь слипся с воздухом, как камень,

проскребся в рамы, осушил весло,
лист морды мокрой утащил под камень,
на черных простынях упало колесо.

1982

Воздух