Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

Помнит Пиман, что долго спустя после того, как не раз ещё мир собирался на зелёной равнине, то пни корчевать из-под не остывшей ещё и покрытой золою земли, то с сохой поднимать новину, то делиться и жребий бросать меж собой по частям этой новой, свежераспаханной нивы, подобно недавно венчанной жене, целомудренно скрывавшей в себе избыток плодородных сил, — помнит, как в первый раз сам он ступил с сохою на эту равнину и, покрестясь, в девственно упругую грудь её вонзил глубоко могучею рукой острие сошника. И долго ещё казалось ему, будто кишат и шипят вокруг него гады лесные, на огне извиваясь, а лесовик шумит и гудит, угрожая из леса.

Но мир победил и навеки скрепил брачные узы между земледельцем и девственной почвой. Так, после бурной и пламенной страсти, борьбы и страданий брак налагает незаметные узы на примирённых любовью, чтобы мирно они могли взрастить плод взаимной любви.

Два года прошло, как Пиман с сестрой ведут череду, кормясь и ночуя в каждой избе столько дней, сколько работников значилось в доме. Вызнали за это время они всех односельцев: были иные добры к ним и заодно с своими детьми почитали; и пищу, и место — всё вровень делили, вровень же шли и наказанья, и ласки; другие же были суровы и скупы и часто хорошим куском оделяли, ревнуя к детям своим. Здесь научились они день за днём обиходу семейному: почитать и бояться старейшего в доме и во всём к нему обращаться, так как всякому он воздавал равное и чинил поравненье в работе, в одежде и в пище, заботясь, чтоб всё заодно ходко и дружно старались о доме, чтоб никто один пред другим не кичился, чтобы зависти и злобы друг к другу не знали и чтобы оттого в хозяйстве не вышло ущерба. Когда же смута случалась в доме и старейший не в силах был её прекратить собственной властью или же сам не соблюл поравнения слабости ради людской, тогда все выходили на мир и общим решением судили виновных: старики наставленье делали, а потом секли виновных у всех на глазах, так как в то время много ещё дикого было в лесных мужиках. Часто в семьях ссорились жены с мужьями, и братья, и сестры, и часто готовы бывали друг друга до смерти забить из пустого; но мир, охраняя общий спокой совместной жизни, бдел над каждым и чувства любви, справедливости, равенства в ближних воспитывал строго, воздавая трудолюбивым и мирным почёт, обороняя слабых и хилых, а нерадивых и буйных строго казня. Так издавна в дикой душе земледельца развивала совместная жизнь добрые чувства; исподволь их же взращала она в юных душах новых приёмышей мира — Пимана с сестрой, которые до того ни людей не знавали, не видали ни ласки, ни гнева.

II

На другой бок повернулся «счастливый» Пиман.

Вот уже и детство минуло. Ушли в невозвратную даль и лесная дичина, и суровый мужик с чёрной как смоль бородой; порвались связи лесные: с лиц угрюмость лесная сошла, и с души — дикая робость. Ходит Пиман теперь бравым, степенным подростком, прямо и смело смотрит в лицо деревенскому миру; он уж умеет, как настоящий парень мирской, ловким взмахом забрасывать со лба волосы, аккуратно подстриженные в скобку, или, играя плечами, поправлять на них казакин, небрежно наброшенный сзади. Вот он то сидит на бревне у крепко скроенной избы с хитрой резьбой по карнизу и в полотенцах у окон, то по двору ходит, убирая коней, таская копнами сено и воду из мирского колодца, или же в растворенные настежь ворота видно, как он пристально смотрит на старика, который, сидя в прохладной сеннице, свежедушистые доски строгает и хитрою резьбой их украшает. Видно, доволен старик: оживлённо передаёт он Пиману мудрость узора, рисунка, что сам придумал, чистоту и точность пригонки, верность, силу, уменье владеть инструментом, хотя весь инструмент был топор да стамеска. Этот старик был тот Груздь длинноногий, что первый с себя начал череду мирского кормления Пимана с сестрой и увёл их со сходки; он же был зодчий мирской и художник. Всюду на избах виднелись следы его творчества; где конёк, где полотенце, карниз, а также ребячьи игрушки да детские люльки, в которых матери возят с собою в страду грудных ребятишек. Избы же пригляднее не было, как изба самого Артемия Груздя: целые зимы Артемий неустанно творил и готовил к весне застрехи, подзоры, балясы на кровлю, на окна, на столбы и ворота.