Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

— Вот такой же был я, как и ты, когда ещё жив был отец и когда впервые за Вальковщину мы воевали. Тогда жили мы вовсе в лесу, от всех словно крепкой стеной отрезаны были. Вальковщины только и было, что наши соседки Грачи да Тычки да два-три починка. Больше народу в них было, точно, ну да после войны расселились. А то жили во всём, как одни: расчищали лядины, болота сушили. Жили — сами себе господа: никого не знавали, да и нас никто не касался. Судились, рядились, женились — всё сообща, на миру; под нашим вот вязом вся Вальковщина тут и сбиралась. Сами тут выбирали себе целовальников, мерщиков, вытных и торговых людей, что от мира в доверенных были и за разной мирской потребой раза два в год ездили в город. Всем управлялись мы сами; сгорим ли — мигом все соберёмся Вальковщиной всей, избы нарубим ещё того лучше. Хворь ли какая деревню охватит, бывало, — опять всю Вальковщину скличем: можжевельнику кучи из лесу натащим, обставим деревню кругом, подожжём и окурим, а больным натаскаем и хлеба, и молока. Когда же настанет страда — все поля уберём им, хлеб уложим в скирды, обмолотим. Так дружно мы жили, никакой, кроме мира, власти не зная. Справедливее же мира не сыщешь, его не закупишь, не обойдёшь, не обманешь, потому на миру всё у каждого всякому видно. Мир никого не обидит напрасно, так как ему самому мзды не надо, строго и чинно блюдёт он общее дело и пользу. Старшие ж в мире, что опытом долгим познали, что для крестьянина зло и добро, советы дают молодым. Так мы жили, издавна повинность одну отправляли честно и твёрдо: в город справляли овёс мы и сено для царских копей, что стояли тут на запасе. Было у нас здесь вдоволь всего — и земли, и лесу, и птицы. Случалось, заезжали к нам дальние люди — и диву давались, глядя на наше житьё; и страшного много нам про себя говорили. Говорили, что мир их давно уж порушен, что над ним была сила большая, что бары жили в их деревнях, что секли кнутом их и плетью, что хуже скотины держали и что на базар, как коров, продавать выводили отцов, дочерей, сыновей; что с близкими сердцу их разлучали для прихоти барской; что отрывали их от полей, которые сами вспоили потом и кровью… От этих речей вчуже жутко нам становилось, да к тому же порой подтверждали и наши мирские торговые люди, которые в города и к соседям ездили с хлебом мирским на продажу и мену. Тогда же стали всё чаще, в наших лесах укрываясь, странники к нам приходить и страшнее того говорили нам речи: «Богу молитесь, говорили они, а не попам!.. Заблудился человеческий род… Злой народился антихрист… Прячьтесь, крестьянские люди… Всюду слуги антихриста ездят и клейма кладут на людей, и отмечают каждого картой с печатью, и обращают в рабов подъяремных». Старики стали думать: «Коли у соседей всё хуже да хуже, жди тут беды». Собралась Вальковщина наша и порешили: «Крепиться, сколь можно, с соседями меньше дел заводить, на гульбища к ним не ходить, не водить с ними свадеб, смирнее сидеть за лесною стеной, а в город пускай будут ездить по выбору лишь старики, что всех разумней и твёрже. Кто же против заказа мирского пойдёт, будет тому строгая казнь». Бывало, к нам только и ездил, что поп, да и то когда сами за ним приезжали. Тогда церковь от нас была далеко, вёрст, поди, за тридцать. А тут порешили: не ходить и за ним. Свадьбы стали водить только между своими, без попов, самокруткой, на миру; и хоронили тоже властью своей; это и прежде бывало. Вскоре же тут через лес наш, случилось, беглый поп проходил, от начальства скрываясь. Нёс он под мышкой старинные книги: апостол да требник, крест да кадило, завернувши всё в освящённый плат. Попросили его мы тут миром на кладбище общие всем нашим могилкам справить поминки, а самокруткой венчанных обвести вкруг налоя. Беглый тот поп (Варламом он звался) всё нам исполнил, о чём мы его ни попросили. Полюбился он нам, да и ему показалось у нас хорошо: остался на зиму. Тут-то беседы пошли с ним у нас! Читал он нам божие слово, ходил вкруг полей, кадилом кадил, служил нам молебны и много хорошего нам поведал о вере христовой, о гонимых за веру, о том, как, живут и что творится в мире. Рады мы были такому попу несказанно!.. Свой был поп — одно слово! Незачем было теперь нам совсем знаться с начальством. Был он, точно, падок к вину, ну, да мы это ему уж прощали. Для кормёжки ему, как тебе же, мирскую череду заказали. Нашлось тут немало из наших, что похотели и сами книжному делу у него поучиться. Учил он охотно, хотя и дрался немало. Ну, да и это мы тоже прощали. Вот и я у него перенял тогда к разным узорам охоту: ловко умел он узором буквы украсить. Я было тоже тогда грамоту перенял, да, признаться, опять призабыл всё… А меня он любил, и тогда ещё мне подарил список — писан уставом, а заголовок хитро украшен рисунком. Прозывается он «Слово о двух мужиках». Признаться, прочесть его всё не удосужилось мне, хотя уж тому прошло лет больше полсотни. Зато берег я его: думаю, может сынишка будет, коли ни то разберём… Да вот сына себе и посейчас не дождался… Передам уж тебе: береги… Коли самого бог не попустит наукой, своим сынам передашь, когда ни то и дойдут, что прописано там. Читал нам, признаться, тот поп, да уж не помню.