Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Более странное впечатление, чем очерк Андроникова, оставляет фантастический рассказ Е. Польской «Эксперимент», включенный в ее книгу «это мы, Господи, пред Тобою…» (1998).

Советские ученые сумели воскресить Пушкина. И что же? Он целиком примирился с советским строем, одобрил новую жизнь; только стихи больше писать не мог (это-то мы, пожалуй, понимаем!), да вот и интерес к женщинам потерял (к женщинам современного типа, быть может?); терзался, что не в силах быть полезен, и постепенно зачах, и угас.

Кому-кому, а уж Польской, свидетельнице выдач в Лиенце, проведшей долгие годы в концлагерях, было уж, конечно, понятно, с какими сторонами большевицкой системы Александр Сергеевич первым делом пришел бы в контакт, и как бы он к ним отнесся.

Очевидно, рассказ был написан в расчете на опубликование, в доперестроечные времена, и ему была придана обтекаемая форма. А все же, уж очень явную ложь он содержит!

Оживи Пушкин в рамках коммунистической системы, – не миновать бы ему Гулага, а то и пули в затылок!

Взвесим судьбу поэтов, которые и впрямь оказались в царстве большевиков: Цветаевой, Есенина, даже тех, кто готов был служить красным злодеям, – Блока, Маяковского.

Факты говорят сами за себя…

«Наша страна», рубрика «Миражи современности», Буэнос-Айрес, 25 декабря 1999 г., № 2575–2576, с. 1.

Около Лермонтова

Подсоветская поэтесса Белла Ахмадулина горячо любит Пушкина и Лермонтова и со жгучим сожалением относится к их страданиям и гибели. В этом мы ее вполне понимаем и ее чувства разделяем.

Только напрасно она придает значение большевицким выдумкам о том, будто Лермонтов пал жертвою заговора, где участвовал царь, жандармы и Бог весть кто еще.

Дело, конечно, обстояло проще. Для заурядного и самолюбивого человека, Мартынова, Михаил Юрьевич был не гениальным поэтом, а товарищем по юнкерской школе, – позволившим себе его оскорбить. Понять его поведение можно (простить-то никак нельзя!): он оказался в смешном положении перед девушкой, за которой ухаживал и перед которой старался порисоваться.

Все остальное в его глазах в тот момент не имело значения.

Напрасно винить и секундантов. Они следовали установленному обычаю, – а если в мелочах и нарушили правила, так ведь так оно часто бывает. И они совершенно не ждали страшного, трагического исхода дуэли.

А избежать ее не могли: Мартынов был ослеплен злобой, Лермонтов же из гордости никогда бы не сделал первый шаг к примирению.

То же, что они всячески пытались выгородить Мартынова перед возможным судом, – так того от них требовал кодекс чести; так уж полагалось в случаях поединка, кто бы с кем ни дрался.

Понимали ли они, что произошло чудовищное преступление перед русской и даже мировой культурой? Но даже если и понимали, действовать иначе уже не могли.

Ахмадулина тщательно исследует психологию и биографию Мартынова. Но это – почти что исследовать пустое место. Даже сравнение его с Дантесом чересчур для него лестно.

Тот был вполне мерзавец, но не лишенный способностей, сделал-таки во Франции карьеру как делец и политический персонаж.

Остановимся над другой мыслью Ахмадулиной (все это мы берем из ее книги «Много собак и собака», Москва, 2005, где собраны рассказы и очерки за разные годы).

Она с некоторой горечью отмечает, что вот имя Мартынова известно всем, вошло в историю. Тогда как, например, имя Лисаневича известно лишь литературоведам. Оно, конечно, так. Но ведь не приведи Господь никому такой славы! Славы убийцы Лермонтова… Ее можно сравнить со славой Герострата; но тот безумец ее и искал и знал, на что шел; что вряд ли можно приписать Мартынову, чересчур для того недалекому.

Но кто был упомянутый выше Лисаневич? Это был молодой офицер, над которым Лермонтов колко подшутил, и которому знакомые говорили, что, мол, за такие слова можно и на дуэль вызвать.

Он на это ответил: «На такого человека у меня рука не поднимется!»

И тем навечно завоевал себе в истории русской литературы место, – если и скромное, то прекрасное! – умного и порядочного человека.

И другое имя, называемое Ахмадулиной, стоит всем, кому дорога, как подобает лира русского Байрона, помнить навсегда.

Имя Кати Быховец, написавшей по поводу роковой дуэли замечательное письмо, с полным пониманием, с совершенно правильной и трезвой оценкой, – драгоценной для исследователей жизни и гибели поэта.

Молоденькая девушка, познакомившаяся с Лермонтовым незадолго до его гибели на Кавказе, его очень отдаленная родственница, она оказалась если не свидетельницей самой дуэли, то одной из числа немногих людей, которые близко знали участников рокового столкновения, – и единственным человеком, сумевшим о нем живо и толково рассказать. Ей тоже мы обязаны глубокой благодарностью.