Исследований о Лермонтове в советской России, до и после ее распада, издано много. В том числе громадная «Лермонтовская энциклопедия» 1981 года и объемистый сборник статей о Лермонтове В. Вацуро (Москва, 2007, 715 стр.). А до того, замечательные работы И. Андроникова (особенно интересные в том, что касается цикла стихов о Н. Ивановой). Немало появилось и романов о жизни поэта, некоторые не лишенные таланта.
Книга Марченко, уже известной многим в качестве специалистки по творчеству Есенина, дает биографию в развернутом виде и анализ главных сочинений в стихах и в прозе «того, кто мог бы заменить Пушкина», как выразился о нем Царь Николай Первый.
Написанная живо и доступно, она читается легко, с не слабеющим интересом, а в виде иллюстраций приложены портреты более или менее всех женщин, кого поэт за свое короткое существование любил (кроме, к сожалению, княгини М. Щербатовой, чье изображение не сохранилось, а жаль!). Относительно событий жизни поэта, у Аллы Марченко часто свое мнение, расходящееся порою с общепринятым, и обычно интересное, хотя и не всегда убедительное. Например, трудно поверить, что причиною переезда из Москвы в Петербург было опасение, – если не самого поэта, то его бабушки, – как бы он не подвергся политическим преследованиям по мотивам студенческих беспорядков.
Лермонтов, за свое пребывание в Московском Университете, был от какого-либо вольнодумства далек, и навряд ли ему что-либо угрожало.
Зато она целиком права, отметая вздорные обвинения Шугаева о моральном поведении юного поэта и якобы потворствовавшей ему бабушки.
Отметим, что, хотя, следуя советским канонам, автор книги во всем враждебна царю, она опровергает возводимые на него обвинения, будто он нарочно отправил Лермонтова в самые опасные места на Кавказе. Разрушает она, вполне справедливо, и легенды, связанные с гибелью Лермонтова, якобы подстроенную высшей властью, выдумки о стрелявшем из кустов наемном убийце, о вине Монго Столыпина, – родственника и ближайшего друга поэта! – и иные.
Хотя не может удержаться от шатких предположений об особых обидах Мартынова (и даже припутывает подозрения по адресу Васильчикова, одного из секундантов).
Слишком больно примириться с фактом, что поединок произошел из-за пустой и довольно безобидной шутки. Правда, сказанной в присутствии девушки, за которой не в меру самолюбивый офицер, «горец с большим кинжалом» волочился… Вот и возникают все новые версии, в поисках причин произошедшей трагедии. Каких случалось на деле много, – но гибли в них люди не такого масштаба.
Понять-то поведение Мартынова можно; но извинить нельзя! В отличие от иностранца Дантеса он вполне мог бы, – и должен был! – «понять, на что он руку подымал».
Что до характера Лермонтова, до душевных мотивов, определявших его поступки, – в них остается для нас много загадочного.
Марченко, быть может, чересчур упрощая, видит ключ к ним в строках одного из самых знаменитых его стихотворений:
И дальше:
Оно бы и впрямь могло бы служить объяснению многому в его судьбе. Да не слишком ли, все же, прямолинейным?
Отметим еще убеждение писательницы, что Печорин был для Лермонтова отнюдь не идеальным, а напротив, отрицательным героем. Так, действительно, он сам и утверждал. Но, с другой стороны, невозможно отрицать, что он дал этому своему персонажу очень много своих чувств, мыслей и переживаний! Которые и делают того навсегда привлекательным (и даже увлекательным!) для безграничного множества читателей; в том числе и далеко за пределами русского мира…
Жребий русского поэта
Самый выдающийся из советских лермонтоведов, И. Андроников, в книге «Я хочу рассказать вам» (Москва, 1965), описывает свою поездку в Тарханы и беседу со старым сторожем, помнившим местные легенды о поэте.
«Михаил Юрьич, – говорит он, бывало, как приедет – первым делом на колокольню. “Мне вольней дышать там. Простор, – говорит, вокруг большой”. Будто он там и стихи написал, на колокольне. Вот эти:
Жалко, до нас не дожил: была б ему полная воля!»
Слова эти звучат горькой иронией. Бессознательной? Кто знает… Люди той поры лгали, как дышали, а что думали – для нас закрытая книга…
Какая участь ждала бы Лермонтова при большевизме, угадать легко: та же, которая постигла другого большого поэта, ему духовно близкого, – Н. Гумилева.
Впрочем, живи он в иную, более к нам близкую эпоху, можно не сомневаться, что он, гвардейский офицер, оказался бы в том же стане что и «поручик Голицын, корнет Оболенский».