Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Скажем напоследок несколько слов о методе написания сочинения В. Петелина. Он хвалится тем, что для разговоров в своем опусе использовал письма, дневники и произведения упоминаемых тут лиц. Способ сомнительный: то что естественно в письме звучит фальшиво, данное в форме разговора: часто выглядит слишком длинно, натянуто и искусственно.

Притом подобран-то материал часто – весьма необъективно. Например, в вопросе о женах А. Н. Толстого (их было четыре: Ю. Рожанская, С. Дымшиц, Н. Крандиевская и Л. Баршева) он бескомпромиссно принимает точку зрения последней по поводу развода с предпоследней. А та оставила мемуары, в которых данная история выглядит совсем иначе…

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 15 декабря 2001 г., № 2677–2678, с. 5.

О двух Толстых

Из книги «Русская эпиграмма» (составитель Б. Евсеев), изданной в Москве в 1999 году, процитируем эпиграмму А. Рославлева[293], посвященную А. Н. Толстому:

Он тоже граф и даже Алексей,
Но отличить покойника нетрудно;
Тот был умен и пел, что соловей,
A этот лишь сверчит и мыслит скудно.

Она датирована 1912 годом, но вполне пригодна к последующим временам.

Вспомним заодно и другую эпиграмму на то же лицо, более известную, начинающуюся словами:

Ты Алексей, но Николаич.
Ты Николаич, но не Лев.

Связывающую «советского графа» еще и с другим знаменитым родственником.

Впрочем, ныне здравствующий и заслуженно широко известный представитель того же блестящего рода, граф Николай Толстой, в своей английской книге «The Tolstoys» (London, 1985) отзывается о нем так:

«Не было лжи, предательства или подлости, которых бы он с готовностью не совершил, лишь бы набить себе карманы, и в лице Сталина он нашел себе достойного хозяина. Немногие в мире семьи породили более высокий литературный талант, чем талант Льва Толстого, но и немногие произвели на свет талант столь развращенный, каким был талант Алексея Николаевича».

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 1 сентября 2001 г., № 2663–2664, с. 6.

О. Михайлов. «Жизнь Бунина» (Москва, 2001)

Все течет, все меняется… Автор начинает книгу с описания улицы Оффенбаха в Париже, где жил Бунин, и с сокрушения о том, что его дом не помечен памятной доской. Улицу с тех пор целиком перестроили, правда того дома не коснувшись; а доску на стену присобачили.

Труд Михайлова, в целом, разочаровывает. Право, мы предпочли бы читать работу на данную тему эмигранта. Да таких работ уже многое множество и есть, только посвященных отдельным вопросам, а не творчеству и жизни писателя в полном объеме.

Автор сам рассказывает о возражениях ему по поводу каких-то прежних выступлений в печати вдовою Бунина, указавшей, что ему бы лучше не говорить о предметах, как дворянские традиции старой России, вовсе ему непонятные. Добавим, что и быт русского Зарубежья для него чужд и далек, и это часто под его пером отчетливо проявляется.

Самое же худшее, – отметим это сразу, – это чувствующееся у него порою наследие советского мышления и обветшалых большевицких штампов.

Никак не можем согласиться с такими вот его высказываниями о революции и Гражданской войне: «Своя правда была и у белой, и у красной идеи». Правда была одна, у белых; а у красных был обман, для темных масс и для неразумных энтузиастов из левой интеллигенции.

Или вот двусмысленные слова о том, что Бунин не пожелал (делает ему честь!) участвовать в 20-е годы в «контактах, которые, возможно, могли бы привести к национальному примирению». – Никакие «контакты» эмиграции с большевиками к добру привести не могли никак!

Отметим еще, как курьез, отрыжку эпохи «борьбы с космополитизмом», странное утверждение, будто все русские дворяне были чисто русского происхождения, а отнюдь не иностранного; хотя ведь о многих родах, в том числе Пушкина и Толстого, их чужеземные корни бесспорно исторически установлены.

Но перейдем от идеологии к структуре данного сочинения. Если читатель надеется найти тут подробную биографию Бунина, – он не встретит то, чего искал. Тут и там – видные пробелы. Прямо после Константинополя – Париж… Бунин побывал в Болгарии, где его обокрали, и это резко изменило его материальное положение в первые годы беженства. Сообщается о Нобелевской премии, – и никаких объяснений, как же и почему писатель ее истратил (а ведь ее обычному человеку хватило бы на всю остальную жизнь!). Ничего почти о болезнях последних лет – только описание смерти с подачи А. Бахраха.