Вечные ценности. Статьи о русской литературе

При всем том, со многими высказываниями Лотмана можно полностью согласиться. Он верно отмечает, что быт дворянства пушкинской эпохи оставался в советских условиях «ничьей землей»: «Здесь сказывался прочно сложившийся предрассудок очернительного отношения ко всему, к чему приложим эпитет “дворянский”. В массовом сознании долгое время сразу же возникал образ “эксплуататора”, вспоминались рассказы о Салтычихе».

Совершенно правильна и другая формулируемая им мысль, довольно глубокая: «Так называемая “сексуальная революция”, подкупающая устранением “предрассудков” и, казалось бы, “ненужных” сложностей на пути одного из важнейших влечений человека, на самом деле явилась одним из мощных таранов, которыми антикультура XX столетия ударила по вековому зданию культуры».

Удивляют попадающиеся под пером серьезного ученого грубые ошибки. Так, один из потомков крестьянина Строганова купил себе итальянский титул «графа Сен-Донато». Тут превратно все: речь о Демидовых, а не о Строгановых; Строгановы, если когда-то, очень давно, и были крестьянами, в историю вошли как купцы; да и титул был Сан-Донато, а уж никак не Сен.

В одном месте он сообщает: «Известный приятель Пушкина князь Голицын – редчайший пример дворянина, который никогда не служил». А несколькими страницами далее справедливо уточняет, что в справочнике Л. Черейского не упоминается ни одного неслужащего дворянина. Оно и в самом деле так. Жаль, что он не указывает имени или хотя бы инициалов князя Голицына, которого здесь имеет в виду!

Другие ошибки, более мелкие (типографские иногда, быть может; но вряд ли все) относятся к именам упоминаемых им людей. Например, испанский посол в России во времена Петра Второго и Анны Иоанновны несколько раз помянут в форме родительного падежа: «герцога де Лира». Не поймешь, надо ли понимать герцог де Лир или герцог де Лира? На деле, этого испанского магната, потомка шотландских и английских королей, звали герцог де Лирия.

Бог весть от чего Фридланд становится Фридлендом (английский акцент?), а Вандам – Вандомом. Бенжамен Констан превращается в Бенджамена (по аналогии с Бенджамином Франклином?).

Совершенно ужасная прихоть писать Собаньска вместо Собаньская (а лучше бы Собанская) и склонять Собаньску, Собаньски!

Стихи Гейне даются зачем-то в переводе самого Лотмана, тогда как они уже давно прекрасно переведены А. К. Толстым.

Зато совершенно основательно такое вот наблюдение: «В определенном смысле дворянин, родившийся в деревне, проводивший детство в играх с дворовыми ребятами, постоянно сталкивавшийся с крестьянским бытом, был по своим привычкам ближе к народу, чем разночинный интеллигент второй половины XIX века, в ранней молодости сбежавший из семинарии и проведший всю остальную жизнь в Петербурге».

Им и закончим наш разбор.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 22 октября 1994 г., № 2306, с. 2.

Л. Гумилев. «От Руси к России» (Москва, 1992)

Перед нами – краткое живое и в очень популярной форме изложенное описание истории России от начала до эпохи Петра Первого.

Скажем сразу: с основной концепцией автора мы целиком согласны. Россия действительно есть Евразия и должна быть союзом славянских и тюркских народов (добавим еще – и угро-финских).

Поэтому, хотелось бы разделить и остальные взгляды Гумилева. Но это уже труднее. Например, все его схемы, построенные на существовании пассионариев, на периодичности пассионарных взрывов и т. п. кажутся нам натянутыми и малоубедительными.

Конечно, во всех народах встречаются во все времена люди, наделенные необычайной энергией и отвагой. Но надо ли для них изобретать особый термин? И, даже если нужно, слово пассионарий представляется нам крайне неудачным, ибо вызывает в сознании недоброй памяти испанскую коммунистку Долорес Ибаррури.

В остальном, есть, безусловно, народы более динамичные или, наоборот, более пассивные, чем другие. Верно и то, что в истории разных наций бывают периоды взлетов и падений. Но возможно ли это систематизировать, как делает составитель данной книги?

Вот вопрос…

Отметим, с сожалением, полное почти отсутствие указаний на источники. Бесспорно, когда таких указаний слишком много, они перегружают текст и утомляют читателя. Но когда их вовсе нет, получается, что некоторые мнения автора повисают в воздухе, появляются, как выражались немецкие философы, wie aus der Pistole geschossen[300]. Так, скажем, на чем основана идея, что русы были неким германским племенем, изначально воевавшим со славянами? Или еще: откуда заимствована драматическая история княжны Евпраксии Всеволодовны? Отметим, что (особенно в первой части книги) ссылки на летописи, когда и делаются, то обычно с тем, чтобы их опровергнуть и их данные поставить под сомнение.