Читаем Вечные ценности. Статьи о русской литературе полностью

К сожалению, несмотря на то, что именно в Югославии сильнее всего сохранились монархические традиции старой России, о них автор говорит сравнительно мало, хотя под его пером и возникает благородная фигура графа В. А. Бобринского и нескольких других стойких борцов за монархические принципы.

Отметим с неодобрением многократно употребляемый в книге уродливый термин монархистский (вместо монархический), созданный за последнее время враждебными к нам журналистами и писателями в нынешней Эрефии.

Симпатии Арсеньева видимо клонятся к появившимся уже за границей непредрешенцам из младшего поколения беженцев первой волны.

Настроения которых отражаются в приводимых им стихах некоего В. Гальского:

Мы не хотим России вахтпарадов,Колонных зал, мундиров, эполет.Нам падшего величия не надо…

Ну, чего хотело это «незамеченное поколение», – оно, похоже, и само не знало. Те из него, которые дали себя обольстить большевицкой пропаганде, принуждены были позже горько раскаяться. И мы видим теперь, что идеи солидаристов России, даже после краха советской власти оказались ни к чему не нужны.

Наиболее умная и порядочная часть молодежи на нашей родине вспоминает как раз, все чаще и со все большей ностальгией именно о том прошлом, где существовали вахтпарады и эполеты.

Есть вечные ценности, отворачиваться от которых не след, ибо найти в замену им нечто лучшее нелегко.

Книга Арсеньева может, однако, быть очень полезна исследователям в силу содержащегося в ней богатого фактического материала, который трудно найти в других источниках.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 29 апреля 2000 г., № 2593–2594, с. 5.

Е. Таскина. «Неизвестный Харбин» (Москва, 1994)

Автор ностальгически вспоминает город своих юных лет.

Мы бы отнеслись к этому с полным сочувствием. В душе у многих из нас живет память о родном городе, давно покинутом, но не забытом.

Положим, нового нам Таскина сообщает мало: в эмиграции издана уйма мемуаров и исследований, рисующих жизнь русских в Харбине и вообще в Маньчжурии.

Возможно, для бывшего СССР книга вполне и актуальна.

К сожалению, в ней разлит просоветский дух, сперва робко, а потом, чем дальше к концу, тем грубее и откровеннее.

Будь эти воспоминания изданы на несколько лет раньше, мы бы извинили это необходимостью угодить властям.

Но теперь-то – зачем?!

И это, вопреки сообщениям на тех же страницах о «репрессиях», обрушившихся на всех, кто что-то делал против большевиков и тех, кто ничего не делал, и даже на тех, кто добровольно уезжал в советскую Россию.

Характерна такая фраза: «В августе 1945 года, после освобождения Харбина частями Советской Армии, журнал перестал существовать».

Это о журнале «Рубеж», согласно описанию автора, очень хорошем и популярном у публики.

Нечего сказать, «освобождение»! Много радости оно принесло русским беженцам в Китае!..

Напротив, к японцам Таскина относится враждебно, ставя им всякое лыко в строку, видимо не всегда и справедливо. Впрочем, так, кажется, были настроены многие русские на Дальнем Востоке.

Тем из них, кто уцелел и обитает сейчас в США и в Австралии, вероятно, интересно будет прочесть новое дополнение к описаниям их прежней жизни.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 20 июля 1996 г., № 23897–2398, с. 3.

Правда о Белом Движении

«Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля», в двух томах, изданные в Москве в 1992 году, будут, несомненно, чрезвычайно полезны подсоветскому читателю, которого там долго кормили ложью, давая ему начисто фальсифицированную картину Гражданской войны.

Написанные прекрасным языком, эти «Записки» (как они в подлиннике назывались) читаются, в значительной своей части как роман. Включая живые и меткие характеристики современников (даже если их последующая деятельность внесла в некоторых случаях коррективы).

Правда, чтобы следить за описанием военных действий, нужна бы профессиональная подготовка. Но даже и без нее ясно, что в своем конфликте с Деникиным Врангель был совершенно прав: если бы, как он предлагал, вместо стремительного похода на Москву при незащищенном тыле, армии юга России объединились с Колчаком, – исторические события могли бы повернуться иначе. К сожалению, власть над добровольческим движением слишком поздно перешла в его руки…

Читая, чувствуешь какой незаурядный человек, с несокрушимой волей, ясным умом и высокой культуры был автор данных мемуаров.

Не его вина, если дело, которому он служил, обернулось неудачей.

«Наша страна», рубрика «Среди книг», Буэнос-Айрес, 7 декабря 1996 г., № 2417–2418, с. 3.
Перейти на страницу:

Все книги серии Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы

Похожие книги

Русская критика
Русская критика

«Герои» книги известного арт-критика Капитолины Кокшеневой — это Вадим Кожинов, Валентин Распутин и Татьяна Доронина, Александр Проханов и Виктор Ерофеев, Владимир Маканин и Виктор Астафьев, Павел Крусанов, Татьяна Толстая и Владимир Сорокин, Александр Потемкин и Виктор Николаев, Петр Краснов, Олег Павлов и Вера Галактионова, а также многие другие писатели, критики и деятели культуры.Своими союзниками и сомысленниками автор считает современного русского философа Н.П. Ильина, исследователя культуры Н.И. Калягина, выдающихся русских мыслителей и публицистов прежних времен — Н.Н. Страхова, Н.Г. Дебольского, П.Е. Астафьева, М.О. Меньшикова. Перед вами — актуальная книга, обращенная к мыслящим русским людям, для которых важно уяснить вопросы творческой свободы и ее пределов, тенденции современной культуры.

Капитолина Антоновна Кокшенёва , Капитолина Кокшенева

Критика / Документальное
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное