Вечные ценности. Статьи о русской литературе

С этим, казалось бы, логически не связано, но на самом деле почти всегда идет с ним бок о бок то обстоятельство, что аморфные языки в основном – языки односложных слов. Легче вывести из предшествующего факта другую их черту. Запас звуков человеческой речи ограничен: число комбинаций в один слог не особенно велико; тем более, что, как правило, в пределах каждого данного языка не все звуки могут стоять в начале или в конце слова. Поэтому, на помощь приходит изменение тона, и в этих односложных языках составленное из одних и тех же согласных и гласных слово может иметь три или четыре значения, в зависимости от повышения или понижения музыкального тона.

Как типичный пример изолирующего языка приводят обычно китайский. Но эта система распространена по всему миру, и во всяком случае в местах, где не может быть речи о прямом родстве между ее членами. Односложные языки с музыкальным тоном и фиксированным порядком слов есть среди негритянских языков Африки, в частности в суданской группе (как, скажем, язык эве), и среди языков американских индейцев, между которыми язык отоми в Мексике своей структурой очень близок к китайскому.

В родстве с китайским, вероятно, стоят аморфные языки Индо-Китая; но порядок слов в них совершенно иной, и это сбивает с толку специалистов.

Лингвисты были убеждены первоначально, что именно аморфные, односложные языки являются исходной формой человеческой речи, из которой рождаются более сложные. Этим объясняется стремление многих ученых и посейчас отыскивать способ свести языки как индоевропейские или малайо-полинезийские к предполагаемым односложным корням, из коих будто бы развились нынешние их формы.

Некоторые синологи, однако, констатируют, что в китайском языке прежде были многосложные слова, были и изменения слов: так что можно предположить, что китайский язык есть на самом деле результат очень долгого развития, результат сокращения и упрощения, – конечный, а не исходный пункт эволюции. Та же гипотеза выдвинута и для ряда других.

Второй тип языков, агглютинирующих, значителен тем, что к нему принадлежит большинство языков мира. Но эта группа является в то же время, может быть, самой зыбкой из всех. Как типичный пример приводят обычно венгерский или турецкий. В самом деле, по-мадьярски «эмбер» значит «человек», «эмбернек» – человеку; «эмберек» – люди; «эмберкнек» – людям. По-турецки «дениз» – море; «дениздэ» – в море; «денизлер» – моря; «денизлердэ» – в морях. В обоях случаях можно ясно проследить неизменяющуюся основу и приклеиваемое к ней отделимое окончание. Однако, в, языках как финский и тот же венгерский, есть много примеров, когда меняется и основа, что делает искусственным их отделение от флективных языков, каковы индоевропейские и семитические.

Логичный шаг от агглютинирующих языков был бы к флективным, следующей ступени развития. Но есть еще странная ветвь, словно бы свернувшая на боковую дорожку: полисинтетические языки. Эти последние, прежде всего, типичны для коренного, туземного населения Америки. Не все индейские языки – полисинтетические, но в целом это характерная именно для индейских языков структура. На азиатском материке лишь чукчи да юкагиры, их родичи, арьергард, оставленный позади краснокожей расой при ее переходе в Новый Свет, говорят на полисинтетическом языке. Максимального развития эта система достигает у эскимосов, у которых фраза, как правило, состоит из одного длинного слова.

Но, любопытным образом, полисинтетические языки все же не ограничены американским континентом и его непосредственным соседством. На Новой Гвинее – отнюдь не близко! – мы находим племена, пользующиеся точно такими же приемами речи.

Последнюю группу языков, представляющих собою теоретически самую высокую стадию развития, флективную, составляют индоевропейские и семито-хамитские языки, может быть связанные между собой отдаленным родством. Семито-хамитские языки в общем довольно консервативны и, несмотря на изменения в деталях, сохраняют и посейчас свои основные свойства. Иначе обстоит дело с индоевропейскими.

Самое имя флективных дано им за широко развитую в них в прошлом систему изменений по склонению и спряжению, затрагивавших самый корень слов. Но если с этой точки зрения подобное название подходило к санскриту, древнегреческому и латыни, и остается на своем месте в отношении литовского, латышского и славянских языков (кроме болгарского), то оно потеряло смысл в применении к языкам Западной Европы. Эти последние, и в первую очередь французский и английский, настолько упростили свое склонение (и, в гораздо меньшей степени, и спряжение), что вполне заслужили новое имя аналитических языков.

Английский язык притом приближается к аморфным и в другом отношении: его основной фонд слов односложен. Можно без труда составить по-английски множество длинных фраз из одних односложных слов. Интересно и то, что в нем почти полностью отмерла (если не считать местоимений) категория грамматического рода, необычайно важная в индоевропейских языках.