Не сейчас, но уже скоро. Возможно, не в ближайшие пару лет, но в сравнении с тем, сколько раз он уже облетел Солнце, он и Лондон – маленькая серая точка на вращающемся шаре, путешествующем кругами сквозь вихрь лучей и частиц, – очень скоро. Очень скоро в сравнении с длинной историей, которую этому городу еще предстоит пережить; но он этого уже не увидит. Упадки, трансформации, возрождения. Ему в голову приходит зеленая фарфоровая архитектура Лондона будущего из «Машины времени». Он не увидит ее. Или километровые небоскребы, из которых можно будет увидеть сверкающий на солнце Канал. Или просевшее, полузатонувшее поселение, в окружении подернутых паром рисовых полей. Или руины, которые увидит путешественница из Новой Зеландии, преодолевшая полмира и присевшая на обломки колонны у Темпл-Бар. Он ничего этого не увидит. Его время уже было, и оно почти вышло. И что тогда? Что потом? Тогда больше не будет никакого «тогда». Потом больше не будет никакого «потом». А пока он и дальше кружится в кружащихся огоньках. У него есть еще немного времени, и сейчас он танцует со своей женой.
Джо и Вэл
Сразу понятно, думает Джо, что эта палата никому не является домом, сколько бы ее постояльцы, включая Клода, в ней не прожили; и может статься, что некоторые из них, включая Клода, здесь и умрут. Такие колючие ковры не постелят в настоящей гостиной; свет слишком флуоресцентный, диванные подушки слишком жесткие и кричаще оранжевые. Здесь нет установленных часов для посещения, но вокруг уже начинается вечерняя суета. Тележка с расшатанными колесиками доставляет горячие напитки и маленькие бумажные стаканчики с таблетками; дневная смена передает пост и надевает пальто. Ей пора. Клод тоже заметно подустал. Просвет, когда он может концентрировать внимание, заканчивается – навязчивые идеи снова вступают в свои права. Он спрашивал о Маркусе и о радиостанции – несколько хаотично, но очень по-отцовски. А сейчас, без малейшего изменения в голосе или любого внешнего проявления странности, он вспоминает о Трехсторонней комиссии.
– Мистер Ньютон, ваши лекарства, – говорит ночная медсестра.
– Я, наверное, пойду, – говорит Джо. Допив остатки остывшего чая, она поднимает себя из оранжевого кресла. – Пойду помою чашку.
– Да не стоит, – отвечает медсестра.
– Нет, я помою, – настаивает Джо, надеясь, что, если она сполоснет чашку, это место станет чуть меньше похоже на «учреждение». Хотя бы символически. Она всегда с такой радостью оттуда уходит и всегда чувствует вину за то, что она может встать и уйти, а Клод остается там, накачанный лекарствами.
Она относит их кружки и две чайные ложки в узенькую кухоньку, куда есть доступ из общей зоны. Растворимый кофе в гигантской банке и полный чайных пакетиков пластиковый контейнер. Разномастные кружки. На банке с печеньем наклейка: «ПЕЧЕНЬКИ НИЛА. РУКИ ПРОЧЬ». Она моет посуду и вытирает ее полотенцем с изображением замка Карнарвон. Справа от раковины есть окошко, выходящее в общую зону, и через него она видит Клода, заключенного в своем кресле, как тускло освещенный натюрморт. Узкая трясущаяся голова; большие, безразличные глаза; все еще стоящая над ним медсестра. Возможно, она еще там, потому что он до сих пор не выпил свои таблетки. Возможно, он еще не выпил таблетки, потому что хочет продолжить говорить. Возможно, он рассказывает медсестре о Генри Киссинджере. Точно. Медсестра похлопывает по бумажному стаканчику, зажатому в его руке, и Клод неохотно поднимает его ко рту.
Вдруг ни с того ни с сего, все еще держа в руке последнюю кружку, она чувствует, как сквозь нее отчетливо и ясно проходит мысль: это случайность. Ее жизнь совершенно необязательно должна была принять такой оборот. Ведь было так много возможностей. Она могла остаться в ЛА. Она могла начать сольную карьеру. Она могла остаться в группе с Рики, будь он чуточку посмелее. Она могла выйти замуж за Рики – и чего уж греха таить: развестись с Рики, жить в нелепом домике в Малибу, похожем на белый свадебный торт, есть белковые омлеты и блюда, состоящие только из красных продуктов (антиоксиданты и все такое), хвастаться своей коллекцией гитар «Фендер» перед писателями-биографами. Она случайно вернулась в Лондон, случайно встретила Клода, случайно на двадцать лет осталась преподавать в Бексфорд-Хилл. Как
Затем так же внезапно и так же отчетливо она думает: и что с того? Никто не выбирает, кого любить. Иметь что-то, быть кем-то, любить кого-то, а все остальное само устроится. Так гораздо спокойнее, чем быть молодым и жаждать всего и сразу, вот и все. Когда выбор сделан, мир вокруг успокаивается. Вот и все. Она убирает последнюю кружку в меламиновый шкафчик и выходит попрощаться с Клодом.
– Увидимся в понедельник, – говорит она.