Вечный свет

– Запись у меня с собой.

– О-окей… Хорошо. Хорошо! Давай послушаем.

Они возвращаются в рубку. Рики чуть заметно хмурится в недоумении, а она выуживает из сумки пленку с записью «Никто не виноват».

– Теперь послушаем кое-что от Джо, – объявляет он Эду, Рубену, опиумной Дайк, Джонсону и остальным выжившим. – Я ведь всегда говорил, что когда-нибудь Джо выпустит альбом. Всегда говорил, что она сделает что-то грандиозное.

Все кивают, но, скорее, из вежливости; они не совсем понимают, что происходит. Никто из них не был с ними в турах в семьдесят втором и семьдесят третьем, не видел дней их славы. Рики перестал общаться со всеми теми людьми, вообще со всеми, кто был знаком с его незнаменитой версией. Кроме, разве что, нее. Собравшиеся в рубке улавливают только отголоски из прошлых отношений, и все.

– Рик, – зевая обращается к нему Эд еще до того, как она успевает просто приблизиться к проигрывателю, – а мы можем это отложить? Нам сейчас очень надо свести трек.

– Да-да, – отвечает Рик, прищелкивая языком. – Пожалуй, ты прав. Прости, Джо, труба зовет. В следующий раз, хорошо?

Рассвет застает ее в магазине, на полпути к каньону. Он только что открылся. Обычно она тормозит на обочине и быстро забегает внутрь, только чтобы купить молока и выбрать фрукты из ящиков, выставленных в тени у входа: мохнатые персики, сливы с пурпурно-белым налетом, арбузы, полосатые, как цирковые шатры. Но сегодня она почему-то решает взять чашечку свежего кофе из автомата и присесть с ней под виноградной лозой. Все время, что она здесь живет, на фасаде магазина красуется фреска: девушка-хиппи, похожая на Джоан Баэз[35], с короной из звезд на голове. Цвета, выжигаемые лос-анджелесским солнцем, неумолимо бледнеют. Но недавно владельцы ее обновили. Они планируют наживаться на их славе вечно. Глаза Джоан снова стали пронизывающе бирюзовыми, волосы снова превратились в струящийся черный водопад. А выше непоколебимо сияет голубое небо, не знающее дождя.

Она скучает по дождю.

Верн

Во всех уголках Лондона дождь – обычное дело. Непрерывным угрюмым потоком он обрушивается на мосты, статуи, парки, ржавеющие подъемные краны в доках, двадцать тысяч тесных улиц; пропитанную влагой зелень бексфордского парка и серые башни жилого комплекса Парк-Эстейт; смывает с тротуаров вчерашнюю блевотину, смешивая ее с размокшими бумажными свертками из-под рыбы с картошкой, застрявшими в водостоках; льет на поля для гольфа в Суонли и на авеню, названную в честь цветка, где стоит большой дом, купленный Верном перед вторым банкротством и откуда его теперь вышвыривают.

– Все забирай, – говорит Кэт, глядя, как он тащит по лестнице картонную коробку и чемодан. – Ничего не буду тебе отправлять.

– Да хер там! – отвечает Верн. – Тут вещи на эту неделю. Половина всего, что тут есть, – моя.

– Черта с два. И будь добр, при девочках следи за языком.

Салли и Бекки, четырех и шести лет, прячутся за ногами матери.

– Папочка скоро вернется.

Верн пытается приободрить девочек, но он никогда не был с ними близок, и теперь они жмутся к матери. Две коренастые малышки и одна коренастая женщина, как горошины из одного стручка. Женское царство, полноценное и без него.

– Нет, не вернется, – говорит Кэт. – Папочка сматывает удочки. Папочка! Да когда ты им был? Если бы не я, у нас бы даже чертовой крыши над головой не было! Ты влип, а разбиралась со всем я. Так что ничего твоего тут больше нет.

Это правда, именно Кэт, работавшая бухгалтером в «Албемарл Девелопментс», уговорила его записать дом на ее имя – просто на всякий случай, – только поэтому дом не изъяли в уплату долга, когда «Албемарл Девелопментс» всплыл брюхом кверху. Но он помнит и другие вещи. Сейчас нет смысла спорить, но он ничего не может с собой поделать.

– Ты была за идею с торговым центром так же, как и я!

– Но я даже не думала, что ты так с ним облажаешься.

– Нас похоронили гребаные проценты, ты это знаешь!

– Да мы бы справились, если бы прибыль росла. Но она не росла, и кто в этом виноват? Ты выбрал место. Ты выбрал арендаторов. Ты решил сэкономить на страховке. Ты!