Ведяна

– Нет, нет! – Она прикрыла ему рот ладонью. – Нет же! Как не понимаешь? Какой дядя? Был ты, ты долго ходил и уже любил меня. Ты же любил? Мой лес, мою поляну. Ты уже знал меня, а я – тебя. И только потом позвал. Другой бы позвал – я бы не пришла. Но это же ты!

Она смотрела на него с досадой, недоумевая, как ему пришло такое в голову. Он тихо смеялся, глядя на её негодование.

– Чему ты смеёшься? Разве не так? – спросила почти с отчаянием.

– Всё так. Именно так, – сказал Рома, притягивая её к себе и целуя. – Я ходил, я любил. Я и сейчас люблю. И звал тебя. Да.

– Звал, а не узнал, – сказала с укором, отворачивая лицо. Обиделась. Рому это развеселило.

– Не узнал, – соглашался покорно. – Я поверить не мог. В такое чудо – не мог поверить. Кто поверит?

Она улыбнулась – ей это понравилось. Как девчонке. Обернулась, подставляя лицо. Потянулась губами сама. Целуя, пьянея, Рома продолжал бормотать о том, как звал и искал, понимая, что ей это приятно, но новое видение непрекращающегося движения колеса рождения и смерти не отступало. Оно стояло тенью позади них, оно продолжало свою вечную работу, и стоило Роме замолчать, будучи уже не в силах сдерживать пульсирующую в теле кровь, как колесо стало наступать, оно приобретало вес и фактурность реальности, как в первый момент, когда он увидел его.

Мир снова стал раздваиваться, расслаиваться; физически будучи с ведяной, Рома не мог отвести своего внутреннего взора от видения, и вдруг понял, что невольно попадает своими движениями в такт колеса. Оно только казалось медленным из-за его размеров, невозможных, неосознаваемых. Но оно не было медленным, и Рома вдруг с удивлением понял, что смотрит на него не снизу, а сверху, что он сам несравнимо больше этого колеса. Его восприятие вдруг распахнулось, и колесо, которое только что нависало, давило своей неизбежностью, перестало пугать. Оно крутилось где-то слева и ниже, маленькое, простое, оно, как сердце, гнало жизнь, и её же импульсы придавали ему движение. Оно было понятное и выполняло свою понятную, очевидную, механическую работу, совершенно не пугало и даже не завораживало. Оно просто было – часть этой жизни, её мотор.

А завораживало сейчас другое – бесконечное окружающее пространство, то, в котором находилось всё: и колесо, и растворённая вокруг жизнь, живая и неживая, и сам Рома, который был сейчас соразмерен, соритмичен этому пульсирующему пространству. Осознав вдруг это, осознав само пространство, Рома, как бы не веря себе, стал пытаться перевести внимание на него, пытаться оглядеться – и сразу же понял, что это невозможно, в нём нет ничего, что бы позволило оглядеть, постичь, что бы позволило осознать. Но всё же он продолжал и продолжал оглядываться, и с каждой новой секундой его охватывал восторг от того, что он видел, восторг совершенно новый, он заполнял всё его естество.

Он уже видел, что пространство это не было пустым, оно было заполнено светом, и этот свет был осязаем, материален, в нём было пьяняще хорошо находиться. Он уже видел, что пространство не было статично: помимо колеса, создающего внутри его токи, оно и само пульсировало, то расширяясь, то сжимаясь. И многое множество других свойств было у него, бесконечного, вечного, живого, но Рома чуял уже, что не может, не в состоянии всё это познать – не сейчас, не сразу, – он только ощущал этот пульсирующий свет, любовь, пронизывающую его, радость и восторг, охватившие его, но всё это было уже несоизмеримо с его телом, оно рвалось из него, переходя в реальность и возвращая в реальность его тоже.

Вдруг он сжался, словно ухнул сам в себя с небывалой высоты, и сразу же вернулось время, и сразу же невозможными стали все физические ощущения, – белое тело ведяны под ним, неистово, на излом – и последние импульсы ещё того восторга, они вырвались из него разом.

Он выдохнул, ощущая прокатившую по мышцам волну, и расслабился. Лёг, переводя дух, видя под собой лицо гостьи, но потом вдруг понял, что смотрит уже не на лицо, смотрит на потолок – он откатился на спину, хотя сам не заметил.

Так он лежал, чувствуя всем телом счастье. Не понимая, что с ним было, не думая о том, что видел, просто лежал и смотрел в потолок. Ведяна появилась рядом, вгляделась в него, потом склонилась к лицу, и он почувствовал, как тоненький тёплый язычок слизнул слезинку в углу его глаза.

– Не по мне, – сказала она потом, и лёгкая печаль сквозила в её голосе.

– Что? – не понял Рома, обернувшись и фокусируя на ней взгляд.

– Ты плачешь не по мне.

– Ты хочешь, чтобы я плакал по тебе? – удивился Рома.

– Три воды, я говорила. Семя, кровь, слёзы. Ты дал мне две. Осталась третья. Но эта не по мне. А по чему?

– Мне хорошо, – сказал Рома, притягивая её и укладывая у себя под боком. – Мне просто хорошо, – сказал, прикрывая глаза в блаженной истоме и уже забывая, что хотел спросить: что будет, если он даст все три. И зачем ей.

– Ты видел, – сказала ведяна, и в голосе её прозвучала догадка. – Ты видел, да?