Ведьмин коготь

– И вот однажды ей по почте книгу прислали, – продолжал Леша, таинственно тараща глаза. – Неизвестно кто! Вот такую же книгу… вроде вашей, – он мотнул головой в сторону кабинета. – Черную! Главное дело, ничего на страницах нормальным людям не видно, а она руку положит – и буквы появляются, и читать можно… И вот начала она читать, а книга была про магию. Про черную магию, понятное дело! – Тон Леши становился все более драматичным. – И чем больше она читала, тем больше ей было интересно. И постепенно книга ее душу взяла в плен.

– И она стала ведьмой! – с трагическими интонациями перебила Женя. – Ночью выдаивала молоко у чужих коров или превращалась в черную кошку… нет, кошка – это, пожалуй, тривиально, да и вообще, это влияние западных бродячих фольклорных сюжетов, а в нашем ведьма чаще превращается в свинью и гоняется за прохожими. И вот напала она на какого-то мужика, а при нем оказался кнут. И он отхлестал свинью так, что она убежала вся в крови. А потом забеспокоились люди добрые – что это наша соседка никак из дому не выходит? – Голос ее перешел в шипенье: – Заглянули к ней, а она мертвая лежит – вся в крови, вся чем-то исхлестанная. А рядом книга черная валяется и страницами шелестит… – И Женя таинственно пошевелила пальцами перед Лешиным лицом.

– Ого, – отпрянул он. – Это… триллер какой-то! – Однако голос его дрожал. – Где это вы начитались таких страшилок? Да, в самом деле она ведьмачила, но как бы нечаянно.

– Как это можно ведьмачить нечаянно? – сердито уставилась на него Женя.

– Да вот так, – зло бросил Леша. – Само собой! Только обидится на кого-нибудь, как сразу у того человека беды начинаются. То корова сдохнет, то воры урожай снимут, то крыша провалится, то газ взорвется! А потом эта соседка вдруг пропала. А когда к ней вошли, увидели, что она мертвая лежит, а рядом…

– Книга черная валяется и страницами шевелит, – вздохнула Женя. – Без вариантов!

– Да, – очень серьезно согласился Леша. – Так и было. Книгу на лопату подцепили и в печку бросили. Ох и дымина валил… черный! Только после этого жить в деревне стало спокойно, а когда соседка ведьмачила – ужас был какой-то! И людям житья не давала, и свою душу, главное, сгубила. Понятно?

И он со значением уставился на Женю.

– Понятно, – кивнула та. – Правда, непонятно, с чего ты взял, что у меня черная книга. У меня дневник моей прапрапрабабушки.

– Иди ты… – разинул рот Леша. – То есть вы… идите… А чего он такой черный и страшный? Прапрапрабабушка не ведьмачила, случайно, а?

– Надеюсь, что нет! – захохотала Женя. – Но этот дневник был написан примерно в 1875 году. Потом валялся где попало, в пожарах горел, под дожди попадал, нашли его в заплесневелом тряпье в старом сундуке… Можно почернеть, наверное, или как ты думаешь?

– Можно, – согласился Леша. – То есть все в порядке? И тогда я это… пошел?

– Ты пошел, – усмехнулась Женя. – И я пошла – читать прабабушкин дневник.

– А почему не пойти домой и там его не почитать? – остановился повернувший было к двери Леша. – Я бы проводил…

– Мне жалко с дневником расставаться. Интересно очень! – вдохновенно воскликнула Женя и наконец вытолкала охранника за дверь.

Заперла кодовый замок и вернулась в свой кабинет.

Села к столу и всмотрелась в черные страницы.

В общем-то она не соврала трогательно заботливому Леше. Ей и в самом деле было жалко расставаться с дневником, ей и в самом деле было интересно… но наверное, стало бы еще интересней, если бы она смогла хоть что-то разобрать на этих черных страницах!

Еще хорошо, что фиолетовые чернила к 1875 году не были изобретены, а то цвет оказался бы еще более жутким.

Женя взяла телефон, вышла в интернет, нашла текст «Двух капитанов» Каверина и прочла:

«Мне случалось видеть неразборчивые почерки: например, Валя Жуков писал так, что педагоги долгое время думали, что он над ними смеется. Но такой почерк я видел впервые: это были настоящие рыболовные крючки, величиной с булавочную головку, рассыпанные по странице в полном беспорядке.

Первые же страницы были залиты каким-то жиром, и карандаш чуть проступал на желтой прозрачной бумаге. Дальше шла просто каша из начатых и брошенных слов, потом набросок карты и снова каша, в которой не мог бы разобраться никакой графолог…

Не могу назвать себя нетерпеливым человеком. Но, кажется, только гений терпения мог прочитать эти дневники! Без сомнения, они писались на привалах, при свете коптилок из тюленьего жира, на сорокапятиградусном морозе, замерзшей и усталой рукой. Видно было, как в некоторых местах рука срывалась и шла вниз, чертя длинную, беспомощную, бессмысленную линию.

Но я должен был прочитать их!

И снова я принимался за эту мучительную работу. Каждую ночь – а в свободные от полетов дни с утра – я с лупой в руках садился за стол, и вот начиналось это напряженное, медленное превращение рыболовных крючков в человеческие слова – то слова отчаяния, то надежды. Сперва я шел напролом – просто садился и читал. Но потом одна хитрая мысль пришла мне в голову, и я сразу стал читать целыми страницами, а прежде – отдельными словами.