Ведьмин род

Наверху отворилась дверь, Ивга замолчала. Мартин вышел на лестницу — у него было сосредоточенное, желчное лицо. Эгле стало неуютно, как если бы Мартин надел чужую маску.

— Мама, — он шагал вниз, не отрывая глаз от своего телефона, — к сожалению, нам надо лететь.

— Останьтесь хоть до завтра, — сказала Ивга вдруг охрипшим голосом.

Мартин покачал головой:

— Агенты Руфуса сами себя не вышвырнут с работы, дело не терпит, я и так задержался, и… — Он оборвал себя и посмотрел на Эгле. — Поехали.

— Март, можно тебя на пару слов? — спросила Эгле небрежно.

х х х

— Разреши мне с ним поговорить.

— Это все равно что разговаривать с паровым катком. — Мартин не смотрел ей в глаза.

— А я найду слова.

— А я не могу здесь задерживаться.

— Лети! — Ей с большим трудом далось это слово. — Я… завтра. Догоню.

— Слушай, — его голос дрогнул. — Я не могу опять оставить тебя одну. Нам слишком дорого досталась… твоя свобода. Как ты полетишь, рейсовым самолетом?!

— Но ведь это и есть свобода, Март, — тихо сказала Эгле. — Свобода — в том числе… возможность прилететь завтра. Остальное — разновидности несвободы.

— Ты максималистка, — сказал он тяжело.

— Ты всегда это знал.

— Ну зачем, скажи?! — Он так глубоко и явно расстроился, что у Эгле упало сердце. — Он не станет с тобой разговаривать! А я не хочу тебя оставлять, мне страшно, когда ты выходишь в другую комнату! Мне неприятно, когда я тебя не вижу целую минуту!

Эгле заколебалась. Больше всего ей хотелось сказать сейчас: «Хорошо, я с тобой».

х х х

В аэропорту на него глазели, оглядывались, шептали друг другу его имя, какая-то девушка попыталась его сфотографировать, — правда, когда Мартин выразительно посмотрел на нее, стушевалась и сделала вид, что увлечена своим телефоном.

Вызывать кураторский борт из Ридны он не стал, в последний момент взял билет на рейсовый самолет. Так получалось быстрее. Он упал на свое место у окна, закрыл лицо темными очками и отключился.

Он не спал и не бодрствовал. Лезли в голову воспоминания из давней, другой жизни, казавшейся теперь совершенно безмятежной; в одно прекрасное утро четырнадцатилетний Мартин шарил в полупустой домашней аптечке, пытаясь отыскать что-то от головной боли и вспоминая по ходу дела, что ни ведьмы, ни инквизиторы анальгетиками обычно не пользуются. Спустилась из спальни мама и молча отыскала порошок, который сам Мартин принимал два года назад по случаю гриппа, убедилась, что лекарство не просрочено, и растворила в теплой воде. Мартин выпил с благодарностью; предыдущий вечер стал одним из самых памятных в его жизни, но теперь ему было неловко смотреть родителям в глаза.

«Может, не пойдешь в школу?» — осторожно спросила мама. Мартин услышал на лестнице шаги отца и твердо заявил, что в школу, конечно, пойдет. Клавдий ничего не сказал, только предложил подвезти его, и Мартин понял, что нельзя отказываться. В машине он долго маялся, пока не признался наконец с нервным смешком: «Ладно, я понял, что не стоит пить шампанское в оперном театре, я, пожалуй, больше так делать не буду». Отец мельком глянул на него и сказал, что если сегодня контрольных нет, то ничего не случится, если Мартин все-таки пропустит один школьный день. Это было очень на него не похоже; Мартин горячо уверил, что чувствует себя гораздо лучше и ничего страшного, просто он не рассчитал с этим дурацким шампанским…

«Я хочу тебя попросить, — серьезно сказал отец, — больше никогда не ходить в гости в герцогскую ложу. Хочешь в оперу — скажи заранее, я куплю билет. Понимаешь, я не могу принимать от герцога никаких услуг. Даже если речь идет о невинном походе детей в театр».

Мартин покраснел, осознавая свой промах. Вчера он стоял в толпе у входа с колоннами, спрашивая лишний билетик, это было азартное, но совершенно безнадежное времяпрепровождение. Подъехал черный автомобиль, вышла девочка в сопровождении двух охранников и вдруг округлила и без того большие, чуть кукольные глаза: «Ма-артин! Вы тоже идете сегодня в теа-атр?!» Это была старшая дочь герцога, Эльвира; они с Мартином виделись до этого несколько раз, мельком, на каких-то детских праздниках. «К сожалению, принцесса, — ответил он с непринужденным поклоном, — я не иду в театр, у меня до сих пор нет билета». «Тогда пожалуйте в ложу, — она заметно обрадовалась. — Не смотреть же мне в одиночестве этот скучный бале-ет?»

«Не расстраивайся, — сказал отец в машине, наблюдая за сменой выражений на его лице. — Вчера ты не мог ей отказать, оскорбил бы девочку, она бы не поняла. На будущее — придумай отговорку похитрее». — «Я скажу, что мне запрещает отец», — пробормотал Мартин, и Клавдий на секунду растерялся: «Но я ведь не запрещаю… Она еще подумает, что ты папенькин сынок». — «Она подумает, что я жертва Инквизиции, — сказал Мартин. — А это благородно и жутко». Клавдий расхохотался, а ведь он не так часто смеялся, Мартин находил особую прелесть в том, чтобы его рассмешить…