Ведьмы. Салем, 1692

Судебные процессы не разрушили церковь, но – с помощью новой хартии в сочетании с силами, которые уже пришли в движение, – подточили ее фундамент. Пытаясь доказать одно, пуританские ортодоксы в итоге доказали совершенно другое. Сама идея чистосердечного признания была скомпрометирована. Мэзер провозглашал, что Господь послал на землю дьяволов, дабы «закрыть рты неверующим»; Роберт Калеф заметил, что из-за этих ангелов зла как раз и появилось достаточное количество атеистов [16]. Хейл не был одинок в более тщательной переоценке своих принципов. Когда, через десять лет после Салема, присягу принимал новый губернатор Массачусетса, он делал это по традиционной англиканской церемонии, с целованием Библии. Мэзер теперь рукополагал баптистов. Сьюэлл дожил до времен, когда в Новой Англии стали праздновать Рождество. Никто не летал по воздуху до 1692 года, равно как и после этого. Люди продолжали обвинять друг друга в колдовстве и на протяжении XVIII века, но в Массачусетсе больше не казнили ни одной ведьмы[182].

Мы все приносим извинения – или терпим в этом крах – по-своему. Инкриз Мэзер от изучения демонов перешел к изучению ангелов. В 1721 году в Бостоне разразилась эпидемия черной оспы [17]. Коттон Мэзер всячески пугал медицинское сообщество, отстаивая нечто не менее, казалось, сомнительное, чем призрачное свидетельство: вакцинацию. Он изучал в Гарварде медицину и имел неплохое представление об инфекционных болезнях. Так, двигаясь от чертят и ведьм к бактериям и вирусам, он в конечном счете обнаружил дьяволов, которых мы впускаем в себя с каждым вдохом. Битва оказалась такой яростной, что вывела Салем из тени и позволила обвинить Мэзера в безумии сразу по двум пунктам (а также позволила ему снова вытащить на сцену дьявола: учитывая «проклятый шум», Сатана, видимо, завладел Бостоном). Он так же твердо стоял на своем в вопросе вакцинации, как метался в вопросе колдовства. Однажды в три часа ночи в его окно влетела самодельная бомба. Восстановить репутацию ему уже не удастся[183].

Жертв процессов оказалось больше, чем виделось вначале: даже сам дьявол так никогда и не смог оправиться полностью. И хотя старый искуситель продолжал существовать – если в Массачусетсе 1721 года вы совершали адюльтер, то делали это «по наущению дьявола», – однако «ревущий лев, древний дракон, враг добродетели», как выражался Пэррис в своем извинении, тихо сошел со сцены [19]. Он делался все более абстрактным по мере того, как зло отступало внутрь человека, – не столько великий заговорщик, сколько тень наших неверных суждений. К концу жизни Бетти Пэррис он стал, как выразился один современный ученый, больше походить на «лепрекона, чем на древнего повелителя ада» [20]. Женщины тоже не добились после Салема особого успеха, – во всяком случае, снова стали невидимыми и оставались такими в историческом смысле, пока новое бедствие не подстегнуло их выйти из тени и начать борьбу за женское избирательное право.

В год смерти Мэзера, 1728-й, пастор из Медфорда уже называл колдовство выдумкой из детских сказок. Салем был очень близок к тому, чтобы самому стать такой сказкой. В это же время Сьюэлл ушел с поста главного судьи. Он прожил еще два года, как обычно, прислушиваясь к пению птиц и восхищаясь радугами, озабоченный проблемой сохранения массачусетской хартии любой ценой, до конца спотыкаясь о собственную совесть по пути к компромиссу. В 1728 году Топсфилд и Салем уладили свой пограничный конфликт. Доживший до ста девяти лет вдовец Марты Кэрриер перед своей смертью мог порадоваться, что салемское колдовство превратилось в «мнимое колдовство», а главной злодейкой больше не являлась его жена, царица ада, и даже не ее так называемые сообщницы. Волшебство сначала переквалифицировалось в одержимость, а к концу XVIII века – в мошенничество. Потребуется еще несколько десятков лет, пока кто-то заметит правильность предположения Брэттла: ведьмами, скорее всего, надо было считать самих обвинительниц. Да и представители властей вели себя не то чтобы по-здоровому.