Ведуньи

– Ладно. Возьми меня под руку и проводи домой. Да от этих, – она мотнула головой в сторону подружек, – постарайся держаться подальше. А я потом всем скажу, что просто передумала с тобой женихаться. Никто наверняка даже и не удивится.

– Ну и хорошо.

– Знаешь, за мной ведь очень многим поухаживать хочется, хотя, может, никому из них ферма в наследство и не светит. А все ж таки любой будет куда больше мужчиной, чем ты.

Дэниел вздохнул, понимая, что столь резкие слова вызваны той болью, которую он ей причинил. И потом, он ведь не раз уже слышал в свой адрес нечто подобное.

Когда они шли обратно, Молли снова продела свою нежную ручку ему под локоть, и он, чувствуя исходивший от нее запах свежевыглаженной одежды, вдруг подумал о том, как легко было бы за этой девушкой ухаживать. Приходить к ней домой, дарить цветочки, перевязанные лентой, водить ее гулять на общественный луг. А ухаживать за Сарой – все равно что завоевывать доверие дикого животного, которое в любой момент способно на тебя броситься.

На крыльце Молли тут же вытащила свою руку и заявила:

– Ты об этом еще пожалеешь!

– Я всегда жалею, если невольно причиняю кому-то страдания.

– Я вовсе не это имела в виду!

Она повернулась и исчезла за дверью, и после ее ухода у Дэниела как-то сразу кончились все силы, исчезла всякая решимость; он, точно слепой, побрел прочь и сам не заметил, как оказался у реки.

Значит, вот что чувствуешь, когда приходится сказать «нет» тому, кто только что объяснился тебе в любви. Неужели он и впрямь превращается в какого-то нового человека? Но в какого? Он не испугался и осадил собственного отца, когда тот снова хотел поднять на него руку. Он отверг красавицу Молли. И все это из-за девушки с дикими волосами и глазами цвета бушующего моря – той самой, которая сразу почувствовала в нем некую силу и его самого заставила в эту силу поверить.

Но даже его новое и куда более храброе «я» задрожало от страха, когда эта девушка заговорила об истинном дьяволе по плоти – о своем братце. Это было, когда они с ней в последний раз виделись наедине; тогда, как он помнил, настроение у нее сильно испортилось, а потом она сразу ушла. Она вообще казалась ему непознаваемой с ее вечной сменой настроения и облика – от светлого очарования до глубокой мрачности. И все же его невероятно к ней тянуло.

Семья ее не была похожа ни на одну другую. Чего только не рассказывали в деревне о невообразимом могуществе ее брата, настоящего демона, который всюду рыщет как дикий зверь, постоянно меняет обличья и проклятья на всех насылает. И еще эта ее младшая сестренка, волшебным образом проросшая из земли. И, между прочим, Дэниел вполне готов был этому поверить. Как, скажем, в некое доброе волшебство. Если, конечно, это и впрямь волшебство, а не просто симпатичная сказка, в которую девочку, младшую в семье, взрослые заставили поверить.

Но ведь и в самой Саре он всегда чувствовал как бы некое обещание непознаваемой силы. И понимал, что лучше бы ему держаться от нее подальше.

Но все же повесил ведьмин камень на ветку в условленном месте и ушел.

Змея, черная и блестящая

Я еще на тропе чувствую знакомый запах черной белены и понимаю, что Сет снова у нас.

– Подожди здесь, – говорю я Энни. – Я сейчас быстренько схожу домой и принесу тебе что-нибудь поесть, а ты сможешь это взять с собой в лес.

Энни с суровым видом скрещивает руки на груди и заявляет:

– Я же знаю, что там Сет. Я хочу, чтобы он меня покружил.

– Потом покружит. – Я ни в коем случае не хочу, чтобы малышка дышала теми ядовитыми парами, которые помогают Сету поднять настроение, когда на него нападает меланхолия; у меня от этих паров, если я случайно окажусь рядом, сразу начинает драть горло, и мне кажется, что эти пары, словно черви, пробираются ко мне внутрь и сворачиваются там кольцами, порождая ощущение легкого безумия. Оставив Энни на тропе, я вхожу в комнату, полную ядовитого дыма.

Мать сидит на полу рядом с Сетом, спрятавшись в узкой щели между столом и стеной; перед ними противень с горячими углями, между которыми тлеют листья белены. Лысая голова Сета низко склонена над противнем, и я слышу его глубокие медленные вдохи и выдохи; он старается втянуть в себя как можно больше этого успокоительного средства. Мать что-то говорит ему тихим голосом, увещевая и похваливая его, точно малое дитя. И я уже готова поверить, что все рассказанные ею истории – это и в самом деле правда, а те воспоминания, которые не дают мне покоя, которые я гоню от себя, – это просто плод моего разыгравшегося воображения, порождение моего переменчивого разума.