Век

Фаусто сидел, положив локти на стол начальника тюрьмы. Он встал, подошел к дону Чиччо, вытащил пистолет из кобуры и приставил его к носу старика.

— Слушай, дедуля, — начал он негромко. — Тебе ли торговаться? Я могу прикончить тебя, и начальник не пикнет. Или я могу приказать ему пытать тебя, и не рассчитывай, что я этого не сделаю. Так что выкладывай имя того, кто убил моего отца. Тогда, может быть, я и сделаю что-нибудь для сокращения твоего срока.

Дон Чиччо уставился на пистолет. Потом посмотрел прямо в глаза Фаусто:

— Его зовут Массимо Романо.

Фаусто спрятал оружие в кобуру и снова сел за стол. Взял листок бумаги и записал на нем это имя.

— Где он живет?

— В Риме. Он всегда жил в Риме. Вот почему они наняли его прикончить вашего отца.

— Кто это «они»?

— Да какое это имеет сейчас значение? Все они уже мертвы.

— Где Романо живет в Риме?

— Он всегда жил на улице Луиджи Риццо, к западу от Ватикана. Не имею понятия, живет ли он еще там или нет.

— Номер дома?

— Не помню. Я старый человек.

Фаусто сложил листок и сунул его в карман.

— Что вы собираетесь делать? — спросил дон Чиччо. — Убьете его?

— Это мое дело. — Фаусто подошел к двери и открыл ее.

— Я закончил с ним, — объявил он начальнику тюрьмы и вышел на улицу, освещенную зимним солнцем.

* * *

— Профессор Сальваторелли берет некоторые церковные верования и немного искажает их в своих целях.

Тони сидел напротив Нанды за садовым столиком со стеклянной поверхностью. Прошло три дня после их последнего разговора. Светило солнце, день выдался прекрасный и необычно теплый, поэтому Нанда решила пообедать в саду. Она ела фрукты с сыром и пила белое вино. Тони в этот день соблюдал пост.

— Например, — продолжал он, — профессор сказал тебе, что не существует такой вещи, как смерть, что мы просто уходим в другое место в другой форме. Да, церковь тоже говорит, что смерти нет, однако разница в том, что она утверждает: вечное спасение возможно только, если есть вера в Господа нашего. А Сальваторелли вера не нужна — ему нужно слепое доверие.

Нанда надкусила сочную грушу. Она выглядела прелестно в светло-голубом платье и белом вязаном жакете, накинутом на плечи.

— Так ты считаешь, что я просто легковерна?

— Конечно. Тебе так хочется обрести душевный покой, что ты хватаешься за любую соломинку.

— А у тебя есть душевный покой, Тони?

Он слегка нахмурился:

— Да.

— Почему ты помедлил с ответом?

— Я этого не заметил.

— Но это было.

Она отрезала кусок сыра и положила его на крекер. Тони наблюдал за ней. Над кирпичным забором в садах Боргезе медленно раскачивались верхушки деревьев.

— Ты никогда не чувствуешь голода? — спросила Нанда, разгрызая крекер.

— Конечно, чувствую. Вот сейчас я бы все отдал за одну из этих груш. Но я научился управлять своим телом. Священник должен уметь это делать.

— Но на свете масса толстых священников. Люди говорят, что многие служители церкви совсем не такие, какими они притворяются.

Тони отмахнулся от назойливой мухи.

— Я ведь не говорю, что духовенство совершенно.

Нанда запила сыр вином.

— Я восхищаюсь тобой, Тони. Хотела бы я быть такой же сильной, как ты. — Она прикрыла глаза ладонью и взглянула на небо. — Солнце действительно жаркое, правда?

Она сняла жакет. Тони впился глазами в ее обнаженные руки.

Муха жужжала над самой его головой.

Он медленно потянулся к груше.

ГЛАВА 37

Годы старости были для княгини Сильвии радостными. Она была любима и почитаема большинством жителей Рима. Ее считали гранд-дамой, обладавшей элегантностью, вкусом, умом и безупречными связями. Единственным обстоятельством, омрачавшим ее безмятежную старость, было существование Муссолини, которого она презирала. И конечно, ее беспокоил Фаусто.

В один из дней, ближе к вечеру, она читала роман в своей спальне, когда дворецкий доложил, что во дворец прибыл ее сын и хочет поговорить с ней. Когда Фаусто вошел в комнату, по возбужденному блеску его глаз она поняла, что произошло нечто необычное. На нем был гражданский костюм: она еще раньше сказала ему, что в фашистской форме не пустит его во дворец. Фаусто подошел к матери и поцеловал ее. На секунду она забыла о фашизме и Муссолини и обняла сына.

— Ты хорошо выглядишь, мамочка. — Он пододвинул пуфик поближе к ее креслу.

— Да, при данных обстоятельствах неплохо. Как Нанда? Тони говорил мне, что по вечерам он дает ей религиозные наставления.

— Да? Я не знал об этом. Меня не было несколько дней в городе. А отчего это Тони заделался проповедником?

— Чтобы вырвать ее из лап этого жуткого шарлатана — профессора Сальваторелли.

— Что ж, если это ему удастся, я буду благодарен ему. Мамочка, я сделал кое-что, надеюсь, это очень обрадует тебя.

— Вышел из фашистской партии? — сухо спросила она.

Фаусто взглянул на нее с удивлением:

— Конечно, нет.

— Это был бы самый лучший твой поступок.

— Я не собираюсь начинать с тобой еще одну политическую дискуссию. Сейчас я говорю о личном. Мне удалось узнать имя человека, который убил отца.

Теперь уже она удивилась:

— Каким образом?