Век Экклезиаста (СИ)

Это был первый и самый громкий его успех, пробуждение гения, лебединая песня, пропетая хором голодных козодоев, под аккомпанемент рваных струн, вздувшихся тамбуринов и ржавых валторн возвестившая миру о рождении нового автора; один из последних недостающих кирпичей в почти достроенной стене Вавилонской библиотеки. Несказанная удача Ричи заключалась в двух компонентах - его неопытности как творца, позволившей ему выдумать сюжет настолько провальный, что за всю истории письменности никому не пришло в голову описывать подобные тошнотворные события; и весьма заурядных познаниях литературных приёмов, благодаря которым безногий ползущий слог Ричи был принят за тонкую сатиру. Но всё это - лишь вершина навозной кучи. Столь тёплой встрече, прежде всего, роман был обязан писательскому буму, начавшемуся в аккурат по завершению патентовой эпохи и охватившему весь возможный спектр тем, какие только не были придуманы человечеством, начиная с возникновения первых его цивилизаций. Проведя несложные подсчёты, восемьдесят лет назад учёные установили следующую формулу: к началу третьего условного тысячелетия авторы прошлого успели исписать почти шестнадцать процентов допустимых текстов, машины, согласно порядку Оккама, дополнили этот список ещё тридцатью четырьмя процентами технической литературы, остальное же поле деятельности всецело возлагалось на крепкие протеиновые плечи писателей следующего поколения, которые, независимо от персональных навыков, наличия таланта и обладания знаниями, незамедлительно приступили к заполнению культурных пробелов, толстым слоем нанося на бумажный сэндвич собственное мозговое желе, пока, благодаря их стараниям, на долю Ричи и его современников не осталась менее чем одна сотая процента невспаханной, затоптанной чужими подошвами, неплодородной земли, чья тонкая линия день ото дня становилась всё неприметней, и проще было сделать допущение, что её нет и вовсе, чем продолжать выискивать на бескрайнем поле единственную кочку, не оседланную корявыми побегами.

И вот, согласно заверениям критиков, настало идеальное время для литературы, когда все проблемы, какие только ни существовали, получили описание, все жанры, какие только ни рождались, обрели чёткие формы, все приёмы, подобно письменным принадлежностям, помещены в один ящик, а детали всех разобранных тем, имей они характер прозрачный или абсурдный, были доступны для клинического, лабораторного рассмотрения под снобическим микроскопом. Как и в любой науке, в литературе наступил идеальный мир, когда всё изучено и описано, и остаётся только сдувать пыль и раскладывать по полочкам имеющиеся богатства.

О как бы возрадовались такому финалу авторы начала электронной эпохи! - создатели бесконечных мириад компостных миров и свёрнутых в рулон отхожей бумаги вселенных, певцы мускулистых феромонных тел и кутюрье облегающих чёрных топиков, властелины тайных порталов, пропускающие в свои тепличные королевства исключительно обладателей дополнительной хромосомы, неотразимые ботоксные красавицы, пленяющие своим умом как предающихся содомии заблудших детей Илуватара, так и скрывающихся в каждой провинциальной школе потомков Влада Цепеша, резиновые солдаты боевой фантастики с оторванными головами и оргазмирующие в экстазе постмодернизма гендерофлюиды - ведь, в конце концов, дело дошло и до изучения их работ, они, наконец, не будут проигнорированы из-за тщеславных выскочек, по досадной ошибке считающихся более талантливыми, и теперь с их текстами ознакомится весь мир, а не только члены их уютного кружка по интересам, изгоняющие из своего сообщества любого усомнившегося в духовном богатстве свято почитаемого ими автора. Мир покачнулся в последний раз, и, приняв устойчивое положение столпов, застыл, наложив вето на дальнейшую возможную изменчивость.

Твёрдый пол напомнил Ричи о зыбкости сущего. Повернувшись на другой бок, мученик Строубэк, принявший на себя вероломную атаку со стороны антигуманистической мебельной группировки, уставился в лакированную гладкую поверхность гардеробного шкафа, откуда на него взирало неровное карикатурное отражение комнатного философа.

"Что было, то и будет, - изрекло оно расплывшимися кривыми губами, словно бы перенесшись из часов немыслимо далёких, нереальных. - И что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем".

"Смотри, вот это новое", - мысленно сказал своему отражению Ричи, сопровождая послание театральной, почти академической демонстрацией самого популярного в мире жеста. Двойник, пленённый в кривом зазеркалье, незамедлительно ответил точной копией адресованного ему послания.

"И тут ты обделался", - издевательски заскрёбся о внутренности черепа говорящий жук.