21, 22 и 23 июня были днями тягостного ожидания. О поиске следов крови в квартире Йоханны Либетрут прознали газеты. Тема кровавого следа впервые появилась на страницах прессы. «Фоссише цайтунг», наиболее авторитетная газета в Берлине того времени, писала не только о том, что следы крови выдадут Теодора Бергера, но и о том, что следы крови «можно толковать». Впервые прозвучало имя Уленгута. Правда, имя это переврали – ученого назвали «профессором Ульхорстом из Грайфсвальда», однако и в таком искаженном виде публика узнала о недавно открытом методе идентификации крови человека и животного. И восторженная вера в науку и прогресс, охватившая широкие массы после великого открытия Роберта Коха, получила новое подкрепление благодаря этим публикациям. Люди уверовали в некую научную мистерию, в таинство, особенно когда пресса сообщила: метод Уленгута столь сложен и кропотлив, что провести подобное исследование могут только в Институте Роберта Коха или в лаборатории профессора Штрассмана и его ассистента доктора Шульца. И публика надеялась, что Ванновски, Вен, Езерих и профессор Штрассман в ближайшие дни обнаружат следы крови на одежде или на вещах из квартиры Йоханны Либетрут и тем самым докажут вину Теодора Бергера.
На Александерплац не происходило ничего, что могло бы оправдать эти надежды. Продолжали поступать какие-то смутные показания насчет ночной гостьи Бергера с 9 на 10 июня; приносили разные корзинки, и все не те. В общем, никакого прогресса. Наоборот, сообщения от Езериха с каждым разом все больше разочаровывали. Никаких следов крови ни на ковре, ни на одежде, ни в трубе, ни на ножах, ни на досках, ни в грязи между ними. Перекись водорода и гваяковая настойка давали слабую реакцию на определенных участках одежды, но, если здесь и была кровь, ее так тщательно отстирали, что доказать ее присутствие теперь было невозможно. Единственные сколько-нибудь значимые следы крови были обнаружены на обоях. Однако здесь речь шла, безусловно, о крови клопов. Под микроскопом четко были видны останки этих раздавленных насекомых.
Встревоженные комиссары и судебный следователь бросились к Езериху и Штрассману. Может ли быть, чтобы в квартире убили и расчленили ребенка, запихнули его в корзину, не оставив при этом никаких кровавых следов? Штрассману не хватало опыта. Он опирался на труды французских криминалистов и судебных медиков. Если исходить из того, что убийца – Бергер, то при данном повреждении тела жертвы его одежда была запачкана кровью незначительно, и у него было достаточно времени, чтобы основательно отмыться. При расчленении жертвы преступник также мог почти не запачкаться кровью. Тело Люси Берлин еще не окончательно истекло кровью в день его обнаружения. У Бергера было время с 9 июня до ночи 11 июня. Он мог использовать ванну для сбора крови, а чтобы слить кровь ночью, у него было в распоряжении несколько туалетов в доме. Нож мог выбросить. Никаких однозначных доказательств его вины не было, одни лишь «косвенные улики».
Вечером 23 июня стало ясно: эксперимент со следами крови не удался, и последней возможностью связать Бергера с убийством Люси Берлин остается корзина. Улик против него много, но доказательство его вины только одно – корзина. Комиссару Ванновски, когда он уходил уже от профессора Штрассмана, внезапно пришел в голову вопрос. Предположим, корзина нашлась, и допустим, что она плавала по реке с останками убитой, тогда каковы шансы обнаружить следы крови в корзине? Возможно ли, чтобы следы крови не смыло водой совершенно, чтобы оставалось хотя бы что-то, что можно было бы идентифицировать как след человеческой крови? Профессор Штрассман ответил, что, если в корзине остался хотя бы самый крошечный след крови, реакция Уленгута как высокочувствительный и высокоточный метод даст возможность доказать, что это следы человеческой крови. Все зависит, конечно, от того, успела ли кровь впитаться в корзину до того, как она попала в воду. Неизвестно, дал ли Штрассман честный ответ комиссару Ванновски или отделался общими словами. Ясно только, что Ванновски и Вен следующие три дня пребывали между надеждой и отчаянием.