Вектор ненависти

Так, приехав из Иваново в Москву, Нечаев стремился поступить в университет, чтобы выбиться в люди. И случай свёл его с профессором Погодиным, у которого он даже некоторое время проживал. Такая встреча – большая удача для безродного провинциала, но Нечаев с профессором поссорился и в университет не поступил. Вместо этого он пытался сдать в Москве экзамен на звание уездного учителя, но провалился. А через несколько месяцев в столице сдал экзамен на звание городского приходского учителя. И Терентьев, выписав эти сведения, сделал разумный вывод: Нечаев совершил глупость, не воспользовавшись удачно подвернувшимся знакомством с Погодиным.

Далее, Нечаев служил учителем в петербургском Андреевском училище, и вскоре его перевели в Сергиевское приходское училище, «что считалось как бы повышением». Он получил большую казённую квартиру, хотя денежных улучшений не было. Всё это время Нечаев числился вольнослушателем в столичном университете. Однако, продолжал восьмиклассник, Нечаев не сделал никаких выводов из своего московского провала – и сблизился с радикально настроенными студентами. И тут, характеризуя поведение Нечаева, ученик впервые козырнул выражением «революционный зуд», вычитанным, несомненно, у Лурье: так один из народников характеризовал бланкиста Ткачёва, близкого Нечаеву.

В январе 1869 года, инсценируя арест и последующий побег, Нечаев совершил очередную глупость: наивные люди ему поверили; Ткачёв же, самый опытный и ценный товарищ, счёл распускавшиеся слухи лживыми и отнёсся к ним отрицательно.

Оказавшись в первый раз за границей, Нечаев опять сглупил, рассказав Огарёву и Бакунину басни о своих революционных подвигах в России. Терентьев кусками цитировал Лурье: «Видя, что его внимательно и с удовольствием слушают, Сергей доверительно сообщил, что именно он руководил студенческими выступлениями в Петербурге, вдохновенно описал свои подвиги с ночными погонями и перестрелками, чудесными вызволениями с помощью отчаянных смельчаков-единомышленников, побегами от растерявшихся жандармов, да не откуда-нибудь, а из самой Петропавловской крепости». Бакунин и спившийся Огарёв поверили в нечаевские россказни только потому, что очень хотели поверить. Умных же людей, вроде Лопатина, Нечаеву провести не удалось.

Рассылка агитационной литературы своим знакомым в России, предпринятая Нечаевым в Женеве, тоже показала его глупость. Надеясь таким образом стравить жандармов и людей с демократическими взглядами, Нечаев, выступая провокатором, добился лишь одного: настроил своих знакомых против себя.

А разбирая возвращение Нечаева в Россию и создание тайного общества «Народная расправа», Терентьев с особым тщанием пересказал казус в Петровско-Разумовской академии, где впоследствии Нечаев в основном и вербовал членов своей организации – нечаевцев. Студенты академии, имевшие квартиры в казённом здании, приводили туда «женщин вольного обращения, что возбудило ропот других квартирующих в том же корпусе товарищей их, посещаемых нередко их матерями и сёстрами». Директор академии Железнов сделал студентам внушение в такой форме, «что обе стороны студентов, после взаимных между собою неудовольствий, начали негодовать уже на свое Академическое Начальство». Подробно разобрав сей скабрезный случай и упомянув, что в революционно настроенных кружках «участвовало до пятнадцати процентов» студентов, Терентьев, на свой лад перефразируя Лурье, резюмировал: «В революцию и бунт шли те, которые плохо учились». Читая же это, Вяльцев не только дивился верности вывода, но и ругал себя за то, что вообще предоставил ученику материалы, явно не соответствовавшие его возрастной планке.

Пресловутое убийство студента Иванова, по мнению ученика, явилось верхом нечаевской глупости и непрактичности. «Народная расправа», несмотря на столь грозное название, было сборищем безобидных болтунов. Ничего дельного из этой затеи получиться не могло, но Нечаев, желавший верховодить, и тут наломал дров. «Он оказался плохим организатором, не сумевшим даже подготовить убийство», – эти слова восьмиклассника откровенно шокировали Вяльцева, хотя суть передавалась верно: что касалось уголовно-полицейской стороны дела, преступление было совершено вопиюще неумело, откровенно по-дилетантски, – и ученик детально разобрал это далее в своей работе, отмечая: «Студент Иванов был порядочным и никакой опасности не представлял. Нечаев соучастников убийства запугал, налгал им про Иванова». И проверявшему работу Вяльцеву оставалось лишь кивать: всё верно.

«Позже, в Швейцарии, – продолжал Терентьев, – Нечаев хотел сколотить банду, чтобы грабить богатых туристов, а выручку пускать на дело революции. Бакунин вынудил его отказаться от этой затеи. Если бы банда провалилась, это оказалось бы позором для всей политической эмиграции». Тут Вяльцев не удержался и сделал пометку на полях: «Добавить: оглядки на среду уголовников у Нечаева – от Бакунина. Нечаевцы, особенно Прыжов, пытались наладить вербовку в кабаках, но там их не особо жаловали».