Вельяминовы. Век открытий. Книга 1

- Кроу, - писал Степан. «Мартин Кроу. У него был сын, Питер, мой ровесник. Мой кузен. Они в Англии, они не могли погибнуть». Он был уверен, что найдет их. Он засыпал и просыпался с этой мыслью, каждый день.

- Найду, - пообещал он себе сейчас и принялся за ужин. Жандарм принес ему тарелку щей, кислый, ржаной хлеб, и чай.

Потом он посидел над чертежами. Ложась спать, Степан взял с полки книгу.

- Федя мне говорил, - вспомнил Степан, - он знает этого господина Достоевского, сочинителя. В какой-то кружок литературный с ним ходит. Тот тоже инженерное училище заканчивал.

Он раскрыл мягкие, потрепанные страницы.

- Бесценная моя Варвара Алексеевна! - читал Степан, - Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались. Так вы-таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна, что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали.

Степан отложил книгу. Он заплакал, опустив лицо в большие ладони.

В гостиной было накурено. Стол усеивали полупустые стаканы с жидким чаем, пепельницы, разбросанные листы бумаги. Кто-то из студентов, присев к старому фортепьяно, тихонько, одним пальцем, наигрывал «Марсельезу». Хозяин собрания оторвался от своих записей. Подняв голову, он погладил темную бородку: «Послушайте».

Он начал читать по-французски:

- Народные массы Парижа проводили в последний путь товарища Мишеля, убитого на баррикадах со знаменем революции в руках. Товарищ Мишель, известный пролетариату, как Волк, с шестнадцати лет служил делу рабочего класса. Его знали в шахтах, и на фабриках, как неутомимого пропагандиста, и организатора забастовок. Товарищ Мишель всегда подчеркивал важность образования для пролетариата и крестьян, необходимость развития их самосознания. Он был похоронен на кладбище Пер-Лашез. На его могиле начался стихийный митинг, переросший в столкновения с полицией. Кровь Волка, товарищи, не останется не отмщенной. Революции в Италии и Венгрии подчеркивают тот факт, что наша борьба сейчас в самом разгаре. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Союз Коммунистов.

В комнате настало молчание. Кто-то, робко, спросил: «Михаил Васильевич, а откуда это воззвание?»

Петрашевский только улыбнулся: «Я не зря переводчиком в министерстве иностранных дел служу. Имею доступ к таким материалам, - он положил ладонь на бумагу, - а память у меня хорошая».

- Надо, Михаил Васильевич, - сказал высокий, рыжий, голубоглазый юноша, в простом сюртуке, - надо собрание организовать. Как мы в честь Шарля Фурье делали. Поговорим о французской революции, о товарище Мишеле, песни Беранже споем…, Мне кажется, это сейчас будет очень, кстати, - он оглянулся, будто ища поддержки. У него была красивая, широкая улыбка, и большие глаза, доверчивые, в рыжих, длинных ресницах.

- Бедный мальчик, - вздохнул про себя Петрашевский. «Сиротой вырос, из-за этого чудовища, императора Николая. Сын декабриста, как можно ему не доверять? Плоть от плоти революции. Надо только с ним поговорить, наедине. Предупредить, чтобы осторожней был. Двадцать один год, юноша совсем. Не след ему Сибирью заканчивать».

Студенты одобрительно загудели. Петрашевский предложил: «Давайте поручим Федору Петровичу подготовку такого собрания, все согласны? Скинемся деньгами. Купим булок, сахара, пару бутылок вина…»

- Девушек бы пригласить, - вздохнул кто-то, но Воронцов-Вельяминов только покачал головой: «Нет, нет. Мне и самому потанцевать хочется, - он еще совсем по-мальчишески рассмеялся, - но мы с вами, господа, друг друга знаем, связаны общим делом, а посторонние, - он помрачнел, - могут быть опасны».

- Вот и договорились, - заключил Петрашевский. «Когда-нибудь, господа, - он мечтательно поднял глаза, - когда-нибудь наши имена будут высечены на памятнике, здесь, в столице. Тем, кто выступал против самодержавия. И ваш отец, Федор Петрович, - он взглянул на юношу, - его имя не забудут».

- Товарищ, верь, взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

И на обломках самовластья,

Напишут наши имена, - пробормотал сидевший в углу юноша в потертом сюртуке. Он откинул ладонью со лба длинные, немного вьющиеся волосы.

- Алексей Петрович, - умоляюще попросил Воронцов-Вельяминов, - мы все любим Пушкина, но ваши стихи мы тоже любим. Пожалуйста. Свежего чаю заварим и послушаем вас.

Студенты зашумели. Плещеев, покусав карандаш, проворчал: «Там все еще сырое. Не след такое читать».

- Так старое! - попросили его. «То, что вы два года назад написали».

Когда на столе появился фаянсовый чайник с заваркой, Плещеев поднялся: «Слушайте».

Вперед! без страха и сомненья

На подвиг доблестный, друзья!

Зарю святого искупленья

Уж в небесах завидел я!

Юноши, восторженно, захлопали. Федор, незаметно утер слезы: «Это ведь и вправду, Алексей Петрович, наша, русская, «Марсельеза»! Господи, дожить бы до того времени, как ее на баррикадах петь будут, на Невском проспекте».