Вельяминовы. Век открытий. Книга 1

Расходились поздно. Федор шел, дымя папироской. Ночью, никто к такому не придирался. Он провожал невысокого, легкого, русоволосого мужчину. На углу Вознесенского проспекта тот остановился, и вдохнул ветер с Невы:

- Как хорошо сейчас, Федор Петрович, - он глядел на весеннее, нежное небо. «Скоро белые ночи начнутся. Можно будет до утра по улицам бродить, и стихи читать. Помните, той весной мы с вами так и делали?»

- Прозрачный сумрак, блеск безлунный, когда я в комнате своей, пишу, читаю без лампады…- Федор посмотрел на виднеющийся вдали золоченый шпиль.

- И ясны спящие громады пустынных улиц и светла Адмиралтейская игла, - закончил его спутник. Он тоже свернул папироску и прислонился к воротам дома:

- Выше Пушкина, конечно, нет никого. Мужчина затянулся и покраснел: «Я тоже о белых ночах думаю. Послушайте, Федор Петрович, - он закрыл глаза.

- Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы опушится, разрядится, упестрится цветами... Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается чудно прекрасной…, - он встряхнул головой и рассмеялся: «Это наброски, черновики».

- Это очень, очень хорошо, Федор Михайлович, - юноша пожал ему руку: «Спасибо вам».

Достоевский посмотрел на Воронцова-Вельяминова: «Помните, Федор Петрович, вы мне рассказывали, как сиротой росли, в доме воспитательном. Как Богу молились, как плакали…- он, внезапно, смешался. Порывшись в карманах сюртука, Достоевский пробормотал: «Мне это надо записать, непременно…, Слезинка ребенка…, Как на грех, карандаша нет под рукой».

- У вас дома есть, - мягко сказал Федор. «Поднимайтесь, запишите, и отправляйтесь спать, Федор Михайлович. Я здесь постою, - он рассмеялся, - удостоверюсь, что у вас погасла свеча. И не сидите до рассвета, вы нужны русской литературе».

- Скажете тоже, - пробурчал Достоевский. Федор Михайлович, в своей каморке, подошел к окну. Юноша помахал ему. Он, отчего-то, перекрестил рыжую голову: «Бедный. Круглый сирота. Господи, как жалко всех, как жалко…- он посмотрел вслед Воронцову - Вельяминову, что шел по Вознесенскому проспекту к Фонтанке.

Свернув на набережную, Федя прибавил шагу. Пройдя мимо дома Пашковых, он постучал в деревянные ворота следующего особняка. Щель приоткрылась, и он услышал веселый голос: «Феденька! Я тебя заждался. Слуги спят, не обессудь. Я сам чай заваривал».

Начальник третьего отделения собственной канцелярии его императорского величества, Леонтий Васильевич Дубельт, был в домашней, бархатной куртке. Он открыл Феде дверь черного хода: «Пирожные свежие, - Дубельт махнул рукой в сторону реки, - они тебя так не покормят».

Когда они выпили чай, Федор стал диктовать. Дубельт писал и думал: «Это он в брата, конечно. Шильдер мне рассказывал, у Степана Петровича тоже память отменная. Стоит ему взглянуть на чертеж, и сразу может его копировать. И математик Феденька отличный».

Закончив, Дубельт отложил перо:

- Пора тебя, Феденька, из этого осиного гнезда выдергивать. Мы их скоро арестовывать будем. Не след, чтобы ненужные вопросы задавали. Ты после выпуска получишь должность в провинции. На бумаге, конечно. Мы тебя проведем по списку тех, кто привлекался к делу, но, за отсутствием доказательств, освобожден. Кури, - он подвинул Федору янтарную шкатулку, - это египетские, от Абдул-Меджида подарки привезли.

- Подарком от Абдул-Меджида, - Федор прикурил от свечи, - будут уступки в споре о святых местах. Кто ему в ухо шепчет, Леонтий Васильевич? Почему он католиков поддерживает? Или мать у него католичка?

- Как ты понимаешь, - Дубельт развел руками, - это нам неизвестно. А католиков он поддерживает, потому что в сторону Европы смотрит. Телеграф, - недовольно заметил Дубельт, - он установил. Скоро железные дороги начнет прокладывать и паровой флот строить.

- Этого ему позволять нельзя, - отрезал Федор и поднял голубые глаза: «Леонтий Васильевич, вы тоже по делу о бунте на Сенатской площади привлекались. Вы мне рассказывали».

Дубельт усмехнулся и подвинул Феде чернильницу:

- А ты думаешь, откуда ко мне такая мысль пришла? Но тогда, - он почесал светлые, с проседью бакенбарды, - у нас Третьего Отделения не было. А теперь есть, дорогой мой сотрудник. Осенью тебя оформим. Будешь с мундиром, с окладом содержания. Коллежский асессор Воронцов-Вельяминов.

- Степан, наверное, уже майор, - подумал Федор, быстро написав расписку за свои ежемесячные тридцать рублей.

- Иудины деньги, - шутил Дубельт, отсчитывая серебро.

- Мы с ним в звании равны будем, - хмыкнул Федор, - не то, что нам когда-нибудь придется мундир носить. Мне точно нет, а Степана, может быть, на войну и отпустят. Не миновать нам ее.