Великая аграрная реформа. От рабства до НЭПа

Мы уже говорили о структуре сельского населения. Еще раз напомню, что около 70 % крестьян были бедняками, из коих не меньше половины хлеб покупали. То есть того, что они выращивали, им для себя не хватало, и они были вынуждены докупать продовольствие. Около 25 % оставшихся были середняки, которые кормили себя сами, но существенных излишков не имели. И только 5 % так называемых зажиточных хозяев в деревне отправляли хлеб на продажу. Раньше на продажу выращивали зерно еще и крупные помещичьи имения, а теперь их не осталось. Нет крупных хозяйств, хлеб порасхватали, землю, инвентарь — все порасхватали. Лучше от этого никому не стало. Разделили помещичье поле на сотню хозяйств, было пять десятин, стало семь — от этого хлеба на рынке не прибавится.

Д. Пучков: А это как получается? Было у него три десятины, он еще три себе добавил, и стало все же в два раза больше…

Е. Прудникова: Да не в два раза, там прибавка была процентов 20 от силы. Помещики к тому времени давно уже свою землю продали, отдали в аренду. Это была скорее социальная прибавка, обозначающая победу крестьянина над старым врагом.

Д. Пучков: То есть никакого взрывного роста не было?

Е. Прудникова: Откуда он возьмется, если были разорены почти все крупные хозяйства? У серьезных хозяев и землю обрабатывали лучше, и скота, инвентаря хватало соответственно, и урожайность повыше была. Не двести, как в Германии, но… скажем, пудов по семьдесят с десятины. А когда хозяйство разделили на сто кусков, то скота с инвентарем на всех не хватило, культура обработки земли рухнула сразу в XVII век с урожайностью в 30–40, в лучшем случае 50 пудов. Все получилось точно так, как говорил Столыпин еще в 1906 году. Так что земли у крестьян стало больше, а хлеба в стране — меньше.

Конечно, у большевиков в Декрете о земле было сказано, что надо сохранить крупные передовые хозяйства. Кое-где их даже сумели сохранить, но что с ними делать — толком не знали. В стране просто не было опыта организации культурных хозяйств, и уж тем более его не было у большевиков, горожан до мозга костей. Ну, организовали совхозы… Совхозы эти большей частью работали так, что глаза бы не глядели. Поэтому сразу же товарного хлеба почти совсем не стало.

Д. Пучков: То есть при царе хватало, а при большевиках не стало — так надо понимать?

Е. Прудникова: Да и при царе не хватало! Но при царе все же были помещики, которые выращивали хлеб в основном на продажу. В мирное время телега более-менее ехала, а с началом войны все застопорилось. И даже не потому, что мужиков-хлебопашцев на фронт забрали — все равно этих хлебопашцев в деревне оставалось с избытком, а исключительно из-за экономики. Российское правительство хлебную монополию, то есть твердые цены на хлеб, ввело только осенью 1916 года, когда уже два года шла война и положение стало угрожающим. До того у нас — в условиях войны! — была свободная продажа. А какой интерес мужику везти продовольствие на рынок, когда, с одной стороны, цены растут и еще вырастут, а с другой, ничего нельзя купить за деньги? Производство промышленных товаров, и без того невеликое, почти обнулилось, все шло на войну, импорт тоже практически пропал. И какой интерес продавать зерно? Да никакого вообще! Вот этот хлебушек у них и лежал. Летом 1918 года продотряды находили хлеб семнадцатого, шестнадцатого, даже пятнадцатого года.

Д. Пучков: Это мужички так державу в войне поддерживали?

Е. Прудникова: Не совсем мужички. Мужичок-то хлеба по-прежнему не имел. До войны держателями продовольствия на селе были крупные хозяева — помещики и кулаки, а также спекулянты. (Кстати крупнейшим спекулянтом являлся так называемый Крестьянский банк.) После революции помещиков не стало, крупных хозяйств не стало, банки национализировали. А спекулянты, скупщики хлеба — они остались. И вот вопрос: а кто на селе скупал хлеб? Что, с Петербургской биржи заготовители приезжали? Нет, конечно! Скупали его хорошо знакомые нам кулаки, точно по поговорке: денежка к денежке бежит. Допустим, вырастил мужик на своих трех десятинах сто пудов хлеба. Налоги он не платит, ему не до того, но хоть соль-то купить надо? Новый серп вместо сломанного — надо? И вот отрывает он от своего гигантского урожая пять-десять пудов, которые ему нужно продать. Гонять с пятью пудами лошадь на ярмарку за 50 верст? Да пропади оно все пропадом! А тут в селе свой торговец, кулак. Цену, правда, дает пониже рыночной, но зато лошадь гонять не надо, и серп у него же в лавке купить можно, в зачет зерна. И крестьянин эти свои десять пудов продает кулаку. А таких бедолаг в селе человек сто. И получается, что кулак положил к себе в амбар тысячу пудов зерна. Продавать эти пуды ему необходимости нет, лошади, коровы, соль и спички у него в изобилии, а пианино с граммофоном подождут.

Д. Пучков: Пианино? В деревне?