Великая Эвольвента

И всё же, несмотря на подчас духовную темень, социальные изгои и при неизбывном политическом давлении властей сохраняли работоспособность, духовную мощь и целенаправленную волю, чего так не хватало смиренцам от синодского православия. Духовный образ и «коммунистическое» подобие слобод говорят – насколько ценными в бытии староверов были сила духа и уважение к отечественному бытию, в которых изначально важную роль играло социальное и хозяйственное устроение Страны.

Ко времени царствования Николая I (1825–1855) православие в России далеко не являло собой единое духовное поле. Решения исполненного проклятий Собора 1666–1667 гг. оставались в силе. Царь лично и принципиально проявлял инициативу в борьбе с народом, продолжавшим отстаивать веру предков пред распинавшей его «двуглавой» властью. Являя упорство в жестокости и мелкость в решениях, Николай не терпел того, что староверы по моральным качествам превосходили православных, гнувших выи свои в обе стороны. Свою «несгибаемую веру» государь являл методами, достойными чеховского унтера Пришибеева.

Духовная мертвенность незрячих поводырей от правительства, породив тотальную растерянность в Стране, лишь увеличивала скепсис по отношению к установленной в конце XVII в. «новой вере». С этого периода угнетённая душа народа подняла со дна деформированного бытия не характерную для православного люда агрессию и нетерпимость друг к другу. Питаемые ненавистью вечно обманываемых, новые реалии «растолкали» задремавшую было «степную» разнузданность, которая стала «душой» беспамятного народа. Выразителем его, по предсказанию юного Лермонтова, стал коллективный «мощный человек» с «булатным ножом» в руке, в революционных реалиях конца века обернувшийся вечно неприкаянным пролетарием. Но это будет позднее. А пока, то есть в 1826 г., Николай запретил строительство староверческих храмов, а в имеющихся приказал снять кресты. Жандармская «епархия» государственной власти, с полуслова понимая Николая Палкина, приступила к повальным арестам священников из староверов [61]. На очереди стояли «рассадники крамолы» – монастыри. Первыми пали под напором карательных отрядов монастыри, основанные в царствование Екатерины II на пустынных берегах Иргиза. Ко времени снятия крестов обители Иргиза представляли собой духовно и экономически мощную колонию, «несметные сокровища» которой обе власти решили… «взять и поделить».

III

Разгром староверческих общин.

«Делёж» начался не сразу, а исподволь. Поначалу решено было «обратить еретиков» Иргиза в лоно истинной церкви. Желающих не нашлось. Тогда в ход пошли доносы. Они оказались ложными. Когда это стало ясно для всех, решено было привлечь карательные отряды. В январе злополучного 1837 г. саратовские управленцы губернатор Степанов и архиепископ Иаков получили Высочайшее повеление «снять» проблему староверческих монастырей. Первым пострадал крупный Средне-Воскресенский монастырь, к которому были подведены пожарные команды и казаки. Открыв ворота обители, жандармские отряды натолкнулись на безоружных людей. Намертво сцеплённые друг с другом, они опоясывали храм тройным заслоном. Растащить их было невозможно. Губернатор был сбит с толку: «Мрачное упорство без всяких признаков буйства – что это: ослушание Высочайшей воли или только предварительный приступ к возмущению?», – запрашивал он губернское правление. Последнее нашло в упорстве бунт, подлежащий военному воздействию. Это же подтвердил Петербург: монастырь должен быть взят во что бы то ни стало!

При взятии храма, превращённого безоружными защитниками в цитадель, в ход пошли нагайки, палаши и ружейные приклады. Не сопротивляясь, избиваемые молились Богу, прося людей оставить их. Стену из тел, плача и стонов рвали на части удары прикладов не знавших жалости «жандармских христиан». Ружья ломались о человеческие кости. Конные войска «мяли лошадьми лежавших, а пехота так усердно действовала ружейными прикладами, что изломано было ружейных лож несколько десятков, – сообщает в своём рапорте николаевский благочинный протоиерей Олпидимский. – …Какое произошло смятение, вопль, убийственные кровавые раны между безоружными старообрядцами, в особенности между женским полом и малолетними детьми (общим счётом 1099 человек. – В. С.), – того описать невозможно!», – заключает очевидец [62]. Дабы наряду с протоиреем не впасть в ересь сочувствия и не быть уличённым в пристрастном отношении к староверам, и здесь даю слово правоверному марксисту Н. Никольскому, труд которого писался во времена, когда одного лишь сочувствия к «опиуму для народа» было достаточно, дабы надолго угодить в тюрьму или быть расстрелянным.