Великая Эвольвента

В ущемлении староверов особенно усердствовал митрополит Московский Филарет (Дроздов). С презрением называя староверческие монастыри «церквицами» и «монастырями Пугачёва», а старую веру – «ужасной и непрестанно …распространяющейся государственной язвой, которая требует непреложного врачевания» [67], «лукавый старец» (слова А. Пушкина) руками жандармов «врачевал» староверов известными нам методами. Проводя полицейскую политику Николая I и наречённый за это А. Герценом «белым клобуком с аксельбантами жандарма», «бессердечный святитель» (Н. Лесков) Филарет считал «язву» явлением «не монархическим, не иерархическим, но демократическим» [68].

Нелепость борьбы со староверами оттеняла исключительная деловитость последних. Удивительную способность к выживанию и духовную сплочённость поддерживали семейная крепость, корпоративность в деле и ум в нём, а трудолюбие и тяга к знаниям сочетались с волей к жизни. Потому непроходимые леса отступали и превращались в цветущие угодья, а степи – в оазисы сельскохозяйственных культур; строились школы, училища, типографии. Алтарь для староверов, начавшись в храме, им не ограничивался. Понимая бытие как ниву для духовной и созидательной жизни, они привносили в неё устроительное начало. Смиряясь пред Богом, но не перед здешним рабством, неукоснительно следуя вероучению и наказам предков, староверы возделывали бытие, стремясь улучшить жизнь по всей её социальной протяжённости. Став изгоями в своём Отечестве, они оказались вне психологической установки на нищенство и духовный эгоизм. Живя (а в правовом отношении – бедствуя) среди не отвечающего духу Древней Руси казённого православия, они показали редкую духовную, деловую и физическую стойкость. Даже подавляемые законом, староверы продолжали опираться на многовековые культурно-хозяйственные традиции, поскольку труд у них был формой коллективного христианского подвижничества, а бытие непосредственно связано с вероисповеданием. Именно верность слову и делу, наряду с образованностью и стремлением сохранить древнерусскую духовность, во многом способствовали социальной крепости староверов, что резко отличало их от смиреннейшего на устах Синода [69]. Крепкая взаимовыручка наряду со стремлением сохранить древнерусскую духовность немало способствовали успеху в делах, культуре и строительстве, ибо труд был у староверов своего рода молитвой в деле. Вера в Бога и верность Отечеству в глазах ревнителей старой веры были нераздельны. Манихейские ереси, преодолённые христианством ещё в IV веке, были чужды подвижникам, воспринимавшим мир не как средоточие зла, но под патронатом Бога; мир, который лучшее Его творение – человек – волен и обязан был приумножать и совершенствовать с помощью дарованных ему свыше ума и таланта.

Деловые качества и общинная взаимовыручка староверов были настолько высоки, что уже «к концу XVIII века и в начале XIX столетия, – пишет Мельников-Печёрский, – значительная часть русских капиталов оказалась у старообрядцев, принадлежавших к городским сословиям». И далее: «В руки богатевших с каждым днём старообрядцев стали переходить и недвижимые имения боярских внуков и правнуков. Боярские палаты обращались в жилища купцов-старообрядцев или превращались в промышленные и торговые заведения. Самые подмосковные села старорусских бояр и вельмож XVIII столетия стали переходить в руки старообрядцев» [70]. В первой трети XIX в. им принадлежала почти вся уральская промышленность, включая частные заводы.

В силу этого и казённые предприятия не могли обойтись без квалифицированных рабочих, кои большей частью были из старообрядцев. К середине XIX в. половина всех русских капиталов находилась в руках старообрядческих деятелей. Значительная часть лесозаготовок, заводские, фабричные и торговые дела велись главным образом ими, а пароходство на Волге и вовсе создано старообрядцами. Авторы второй половины XIX в. не без изумления обращали своё внимание на возрожденческие, устроительные тенденции «раскольников» [71]. Но, видимо, именно успех в конкуренции с казёнными предприятиями обрекал староверов на социальную и политическую беззащитность. Тупость и нелепость бесправия была в том ещё, что ставила палки в колёса социальному и экономическому устроению Страны. И всё же, в пику властям, восставали из пепла староверческие общины на Иргизе, имевшие любопытную структуру.