Великая Эвольвента

В отличие от синодских, в управлении старообрядческих монастырей стояли не назначенные, а выборные советы из мирян и слободских жителей. Выборность, как принцип отбора лучших, не допускала к алтарю нерадивых пастырей по типу синодских, полное несоответствие веры и дел которых из жизни перешло в классическую литературу и саркастическую по содержанию живопись [72]. Слободчане из староверов и душой и телом принадлежали монастырю, но не порывали с «миром», который в их душе воспринимался греховным лишь по мере греховного в нём участия. Каждая артель и цех, так или иначе привязанные к монастырю, выполняли отводимую им функцию, становились частью и необходимым звеном церковной организации. Таким образом, без противопоставления одного другому осуществлялась плотная духовная и деловая связь «мира» с церковной организацией: церковь благославляла дела, которые в свою очередь творились для человека и во имя Божье. В пику господствующей церкви, старообрядцы показали возможность единения веры и мира без ущемления последнего первым.

Несмотря на некоторое сходство, именно это единение отличает старообрядчество от протестантизма западного толка. Поскольку там в основе протестов лежал конфликт, бывший следствием невозможности буквально следовать Евангелию при главенстве материальных ценностей, то есть в условиях активного развития материальных структур, банковского дела и других прогрессивных форм устроения общества. В полном соответствии с «устроением», протестантство отвергает институт святых не из религиозных, духовных или идеологических соображений, а скорее из «деловых», ибо святость и земные интересы трудно совместимы. Хотя, именно на земной юдоли – и по идее, и по совести – должны искать себе место святые побуждения, долженствующие находить себя в делах. Крен в любую из сторон создаёт проекции на политическую и социальную жизнь. Так, если «христианка души» – совесть не затрагивает сознание и не осеняет дела человека, то они (дела) будут бессовестными. Если «земное» не заботит душу и совесть, значит, они небезупречны, а человек в ипостаси гражданина чужой в институте государства. То есть уход от земных нужд в пользу «небесных» лишает Страну поддержки народа, что неизбежно приводит государство к экономической разрухе, социальной и бытовой нищете, хуже чего может быть лишь его уход (подобно Византии) в историческое небытие. Мучаясь такого рода противоречиями и так и не разрешив их, западное богословие многие века тяготилось Евангелием [73]. Потому совершенно логично вслед за Лютером на арену истории вышел Кальвин с его идеологией избранности Богом тех, кто преуспевает «в делах мира». Возглавив протестантизм, Кальвин создал этику, которая легла в основу всей последующей западной цивилизации. И прозревая, и формируя будущее, кальвинизм, по сути, отверг Новый Завет, ибо открыто возвещал благодать всем, кто шёл по пути поклонения «золотому тельцу», и меняльные лавки которых Первый Христианин знаково опрокинул со ступеней храма.

В России до Никона подобных противоречий не было.