Великая Эвольвента

Читаем у Никольского: «Обращение»…производилось насильственным образом, при помощи казацкой команды, действовавшей нагайками, и пожарных, обливавших из шланга водой толпу, скопившуюся перед монастырём; дело было в начале марта, на морозе, вода мёрзла, и более тысячи человек были связаны полузамёрзшими. Указывая на эту груду полумёртвых тел, будущую единоверческую паству (именно в этом была суть «обращения». – В. С.), губернатор весело предложил приехавшим с ним саратовским священникам: «Ну, господа отцы, извольте подбирать, что видите». «Отцы» охотно подбирали, напрасны были жалобы саратовских тузов, ссылавшихся на высочайшие повеления Екатерины II и Александра I, узаконившие существование монастырей и укреплявшие за ними в собственность земли. Надежды на то, что правительство, которому старообрядцы всегда подчинялись и за которое всегда молились как за первого хранителя священной собственности, услышит их, самоутешения, что всё происходившее есть только произвол местных властей, оказались тщетными, и «солнце православия зашло на Иргизе», – заключает автор (ирония которого, замечу, могла быть истолкована не в его пользу цензорами «в коже» и с маузерами на поясе, ибо книга писалась в конце 1920 гг. – в самый разгар кампании против «опиума»).

Несмотря на разгромы монастырей и староверческих слобод, ставших средоточием хозяйственных артелей, промышленной, издательской и прочей деятельности, капиталы «неверных» по-прежнему множились. Промышленники и купцы вершили дела, вкладывая немалую часть прибыли в восстановление порушенных обителей. И тогда «Глава церкви» нанёс по староверам поистине иезуитский удар: каждый купец и фабрикант был обязан представить «справку», удостоверяющую его принадлежность к православной церкви. При отсутствии «бумаги» отбирались гильдийские права. Дилемма была проста: либо разорение и нищета, либо клеймо ренегата, позор и муки совести до скончания дней. «Мерами насилия и коварства император Николай, несомненно, нанёс сильные удары по старообрядчеству, – пишет Мельников. – Но ещё сильнее он ударил по России, ибо с того именно времени пошло в ней именно в капиталистическом мире засилье иностранцев и главным образом евреев» [63].

«Православная ревность» Николая I представляется тем более удивительной, что он (как и его старший брат Александр I) не проявлял никакого интереса к тогда уже широко известному иноку Серафиму Саровскому (канонизирован в 1903 г.). Помимо «ревности» и «православной принципиальности» изумляет неизбывная злоба Николая и к тем староверам, кто некогда нашёл своё спасение в Австрии. Преступление их состояло в том, что они сумели убедить митрополита Амвросия возглавить их движение в Белой Кринице. Узнав об этом, царь немедленно потребовал от австрийского правительства выслать митрополита «как бродягу», надеясь этой мерой уничтожить восстановленную многими стараниями старообрядческую иерархию. Казус «царской веры» заключался в том, что «Глава» Русской Церкви в том же 1848 г. (памятный, однако, год!) заключил конвенцию с Римским Папой, на основании которой была учреждена в России новая, римско-католическая Херсонская епархия и при ней два викарных епископства с капитулом и семинарией… за государственный счёт России. Изумлённый духовным невежеством царя Херсонско-Таврический архиепископ Иннокентий представил Правительству «Записку», в которой нижайше выразил своё недоумение: «Сколько сот тысяч казне, а вместе с тем сколько хлопот, затруднений, неудовольствий самому правительству будет стоить это новое, Бог знает откуда и для чего взятое учреждение латинского епископа с его викариями, канониками и семинарией» [64]. Но близорукий государь отмахивался от «бумаг», как от назойливых мух. Наломав дров в культурной жизни России и ведении духовной политики, он через считанные годы поражением в Крымской войне поставил Россию на колени перед державами Европы. «Оцеживая комара», очевидно, дабы через «игольное ушко» Синода пролезть в царствие небесное, Николай проявлял к старой вере такую свирепость, с которой до того с ним никто из венценосцев не мог сравниться. Поклявшись искоренить раскол любой ценой (и «клятвенно» грохнув при этом об пол дворцовое кресло в ответ на нижайшую просьбу шефа жандармов А. Бенкендорфа смягчить свой гнев к «иноверцам»), император при «многая содействии» митрополита Московского Филарета не знал меры в карательных средствах. «Мы этого не должны, именно потому, что мы – христиане», – …вот начальная истина, которую приходится напоминать нашему обществу!», – цитируя Николая I, курил фимиам Вл. Соловьев к 40-летию его кончины.