Великая княгиня Елизавета Федоровна. И земная, и небесная

Девочки несколько раз повторили самое сложное: «Здравствуйте, ваше высочество!» Большего от них не требовалось.

Настал день визита. Все выстроились вдоль стеночки в ожидании. И вот вошла она, прекрасная, стройная, в белом праздничном облачении, веселая, приветливая. Сказала радостно:

– Здравствуйте, дорогие детки!

– Здравствуйте, ваше высочество, – хором ответили послушные девочки. – И целуйте ручки! – добавили они, вытягивая свои ручки, полагая, что это она должна целовать, а не они.

Воспитательницы покраснели, побледнели, не в состоянии слова вымолвить. А Елизавета Федоровна улыбнулась еще приветливее и пошла целовать эти протянутые ей милые детские ручки!

В скольких детских воспоминаниях остался ее светлый образ, сколько детей было спасено ее стараниями от чудовищного быта в нищете, среди пьяных родителей, в подворотнях, на обочине жизни. Когда изучаешь ее жизнь, испытываешь уважение и преклоняешься перед тем, как она старалась все проверять, чтобы нигде не оставалось упущений в учреждениях, коими она ведала. С немецкой педантичностью, английской рассудочностью и русской сердечностью.

Она, сверкавшая красотой, одеждами и драгоценностями в роскошнейших дворцовых интерьерах, где ее так часто признавали царицей бала, облачившись в костюм сестры милосердия, поменяла блеск на чистую и простую обстановку обители, отныне не бывала на балах, а лишь на торжественных мероприятиях государственного значения, на богомольях и крестных ходах, на прославлении святых, в больницах и госпиталях, в приютах, а то и в таких местах, где ее светлый и чистый облик резко контрастировал с обстановкой мрака и нечистоты.

Хитровка. Одно из чудовищных мест Москвы. Такими же были еще Сухаревка и Труба. Вблизи сверкающих храмов, дворцов и башен Кремля, в двух шагах от домов зажиточных и богатых москвичей, такая помойка, жуткий бомжатник, кишащие притоны, мерзость и разврат. Когда вы входите в вагон метро, где расположился спящий бомж, вы мигом выскакиваете из него, потому что не в силах даже несколько секунд стерпеть смертельную вонь. А теперь представьте себе целый квартал города, хоть и не очень большой, но сплошь наполненный таким запахом. Когда москвичи шли по своему городу, и вдруг доносился запашок, это значило – где-то рядом Хитровка.

Елизавета Московская, привыкшая в госпиталях и лазаретах к дурным запахам разлагающейся плоти, смело ходила на Хитровку, заглядывала в отвратительные уголки, где люди за стакан водки меняли одежду на лохмотья, где торговали женщинами и детьми, убивали проигравшихся в карты, куда даже Горький, собирая образы для пьесы «На дне», не решился пойти, ограничившись посещением менее страшных клоак. А она ходила, и не один раз. Искала, где и кому можно помочь, забирала детей, чтобы пристроить в такие приюты, где ей сказали: «И целуйте ручки!»

«Тьмы мелких истин нам дороже нас возвышающий обман», – написал Пушкин в ответ на доказательства того, что Наполеон на самом деле не посещал чумных бараков. В отличие от Бонапарта, наша героиня не дрожала над каждым своим чихом, не боялась таких мест, где она могла бы заразиться. Вспомним холеру, вспомним туберкулез, она их не обходила за километр стороной. Ей всегда было отвратительно чистоплюйство. Она своими ручками собирала страшные останки разорванного в клочья Сержа. И смело входила в трущобы ради спасения тех, кого способна спасти.

Одно лишь печальное размышление выскажу, от которого нельзя отмахнуться: почему вообще нельзя было уничтожить Хитровку и другие трущобные места Москвы? Защитники дореволюционной старины тотчас замашут руками: «А Лондон! Он наполовину состоял из трущоб. Перечитайте Диккенса!» Наплевать на Лондон того времени. Сейчас он – один из красивейших городов мира. Почему тот же Сергей Александрович, которого так хвалили за наведенный в Москве порядок после предыдущего генерал-губернатора, не мог уничтожить московские хитровки? Загадочное бессилие! Почему власти мирились с ними? Или, как и сейчас, существовала система откатов, и хитровские воры делились чем-то? Хитровка могла бы стать таким же нарицательным словом, как ходынка. На протяжении многих лет уже в наши времена в роли новой московской хитровки выступал Черкизон. И власти тоже не могли ничего с ним поделать почему-то. Разница лишь в том, что Черкизон был интернациональным, русско-китайско-индийско-турецко-армяно-азербайджанско-… – к последнему дефису можно еще дописать сколько-то национальностей. А хитровки конца XIX – начала XX веков в целом оставались мононациональными, русскими.

Хитровка – это нечто такое, что сидит, как заноза, а почему-то нельзя ее выковырять. Как в наше время иной раз показывают по телевизору и с гордостью докладывают: «Обнаружен притон, где девушки торговали своим телом». Обнаружен! Да откройте иные газеты и там поищите объявления «Досуг» или «Сауна», звоните по указанным телефонам, являйтесь и обнаруживайте очередной притон! Но нет, почему-то недосуг! А обнаруживают лишь тогда, когда кто-то кому-то недоположил в мохнатую лапу.