Великая княгиня Елизавета Федоровна. И земная, и небесная

14 января изволила посетить: лазарет общества хлебопекарного и ремесленного сословия в здании ремесленной богадельни на Божедомке; лазарет при Московской духовной семинарии; лазарет при церкви Григория Богослова.

15 января изволила посетить: лазарет Е.Т. Ляминой в собственном доме на Новинском бульваре; лазарет церкви Спиридона Тримифунтского.

16 января изволила посетить: Николо-Песковский госпиталь; лазарет при храме Святителя Николая на Курьих ножках; лазарет, содержащийся на средства М.Н. Морозовой; лазарет имени П.И. Щербатова; лазарет городского попечительства о бедных.

17 января изволила посетить городской лазарет № 247 при первой больнице…»

И так далее, почти каждый день – лазареты и госпитали, больницы и приюты, мастерские и фабрики по производству вещей для фронта.

В «Тихом Доне» Шолохов нарисовал на великую княгиню злую и недостойную карикатуру. Летом 1914 года девятилетний будущий писатель лечился в глазной больнице доктора Снегирева в Колпачном переулке, и потом сюда же он поместил раненого Григория Мелехова, которого как-то слишком уж быстро распропагандировал другой раненый по фамилии Гаранжа: «С ужасом Григорий сознавал, что умный и злой украинец постепенно, неуклонно разрушает все его прежние понятия о царе, родине, о его казачьем воинском долге. В течение месяца после прихода Гаранжи прахом задымились все те устои, на которых покоилось сознание…» Шолохов не случайно разворачивает действие в глазной больнице: «Ну, хохол, спасибо, что глаза мне открыл. Теперь я зрячий и… злой!» – говорит Мелехов, прощаясь с агитатором. А вскоре он дает выплеск своей злости и зрячести: «Госпиталь высочайше соизволила посетить особа императорской фамилии… В полдень у подъезда вякнул автомобильный рожок, и в сопровождении должного количества свиты в настежь распахнутые двери госпиталя вошла особа… Начался обход палат. Особа задавала приличествующие ее положению и обстановке нелепые вопросы… Царственная особа, переходя от койки к койке, раздавала иконки. Толпа блестящих мундиров и густая волна дорогих духов надвигалась на Григория… „Вот они, на чью радость нас выгнали из родных куреней и кинули на смерть. Ах, гадюки! Проклятые! Дурноеды! Вот они, самые едучие вши на нашей хребтине!.. Не за эту ли… топтали мы конями чужие хлеба и убивали чужих людей? А полз я по жнивью и кричал? А страх? Оторвали от семьи, морили в казарме…“ – клубился в голове его кипящий ком мыслей. Пенная злоба поводила его губы… Григорий низал глазами лощеных офицеров свиты и останавливал мерклый взгляд на сумчатых щеках члена императорской фамилии.

– Донской казак, георгиевский кавалер, – изгибаясь, указал на него заведующий, и таким тоном было это сказано, словно он сам заслужил этот крест.

– Какой станицы? – спросила особа, держа наготове иконку.

– Вёшенской, ваше императорское высочество.

– За что имеешь крест?

В светлых пустых глазах особы тлела скука, пресыщенность. Рыжеватая левая бровь заученно приподнималась – это делало лицо особы более выразительным. Григорий на мгновение ощутил холодок и покалывание в груди; такое чувство являлось в первый момент атаки. Губы его неудержимо кривились, прыгали.

– Я бы… Мне бы по надобности сходить… по надобности, ваше императорское… по малой нужде… – Григорий качнулся, словно переломленный, указывая широким жестом под кровать.

Левая бровь особы стала дыбом, рука с иконкой застыла на полпути. Особа, недоуменно свесив брюзглую губу, повернулась к сопутствовавшему ей седому генералу с фразой на английском языке… Седой генерал, почтительно улыбаясь, на английском языке что-то доложил их императорскому высочеству, и особа соизволила милостиво сунуть в руки Григория иконку и даже одарить его высшей милостью: коснуться рукой его плеча… За его чудовищную, непростительную выходку в присутствии высокой особы администрация госпиталя лишила его питания на трое суток. Кормили его товарищи по палате и сердобольный, страдавший от грыжи повар».

Написано по-шолоховски ярко, забористо и – несправедливо. Его высокая особа – скучающая дура, брезгливая в отношении раненых, задающая нелепые вопросы. Елизавета Московская – деятельный, разбирающийся в медицине специалист, она не только одаривала иконками и конфетками, а при каждом посещении оценивала состояние того или иного медицинского учреждения, давала указания, принимала меры, оказывала помощь. Кстати, в описанное в романе время она действительно посещала глазную больницу, но не в Колпачном переулке, а на Тверской.