Великая любовь Оленьки Дьяковой

Капитоша хотел было «не расслышать» и не умалил шага, но незнакомец ловко обогнал его и засиял улыбкой, будто именно к нему в Академию и наведался.

– Не будете ли так любезны… – он кашлянул в кулак и расстегнул ворот шинели.

– Внимательно слушаю, – изобразил на лице учтивость Капитоша, быстро соображая, как с этим Христосиком говорить, какими словами и каким тембром.

– Я сразу понял: вы – человек искусства! Матушка говорит, что я совсем не разбираюсь в людях, но уж художника-то я за версту чую.

Капитон чуть заметно расправил плечи. Незнакомец показался ему даже слегка симпатичным. Совсем малость.

– Чем могу быть полезен?

– Видите ли… я ищу мастера-рисовальщика. Не обязательно профессора, можно студента старших классов, только чтобы рука уже поставлена была. И чтобы в графике хорош был. Обязательно в графике. Возможно, вас послала мне сама судьба!

Капитоша снисходительно улыбнулся. Очень не хотелось разочаровывать посетителя.

– Вы хотите брать уроки? Записаться в штудию?

– Отнюдь! – замотал головой незнакомец. – Знаете, что это?

Он помахал в воздухе синей папкой.

– Хром-эрзац, – деланно равнодушно поднял бровь Капитоша, показывая носом на толстую корочку папки и стараясь скрыть разочарование: наверняка, очередной выскочка, возомнивший себя Тицианом или Рембрандтом, принёс рисуночки и жаждет похвалы. И сбегайтесь, мол, профессура и академики, привечайте нового Леонардо! Репин во времена своего преподавания в Академии называл таких «ге́нийчиками» – маленькими гениями, уверенными в своей избранности и богомпоцелованности, которые совсем не приемлют ни критики, ни даже совета любого рода. И ведь, что самое грустное, с каждым годом таких всё больше и больше. А этот вот, подумайте, даже уроки брать не намерен!

Капитоша почувствовал приторную волну раздражения. Может быть, спасти драгоценное время профессоров-академиков? Ведь те иной раз не имеют силы отправить такого наглеца восвояси, а всё либеральничают, особенно Чистяков, – мол, недурственно, но надобно работать, ставить руку, писать с натуры. А потом просители садятся на шею, при любом случае кичатся знакомством, и уже не выгонишь таких взашей, напрашиваются в вольнокоштные, а профессору и неудобно отказать – сам ведь двери открыл, благословил, так сказать.

– Я, молодой человек, могу дать один совет. Сейчас хлопотное время. Готовимся к выставке, – придавая усталость голосу, произнёс Капитоша, делая акцент на «готовимся». – Так что езжайте-ка домой со своими рисуночками, милейший.

– О, вы меня не так поняли! Я не успел представиться. Я не художник, – посетитель снова откашлялся и погладил папку. – Я поэт. Адам Вилкин. Может быть, вы… Нет, не слышали? Я вхожу в поэтическое общество «Новая лира». Я принёс стихи…

Адам раскрыл папку и зашуршал исписанными мелким почерком листками.

– Не понимаю-с, – пожал плечами Капитоша. – Здесь Императорская Академия художеств, а не издательство, вы пришли не по адресу.

– Нет-нет! – мелко затряс головой Вилкин. – Я по адресу! Именно по адресу. Если бы вы уделили мне несколько минут, я бы изложил своё дело…

– Но почему мне?.. – начал было Корж – и тут же вновь услышал, как Адам сразу заприметил в нём настоящего живописца и человека тонкой души; возражать отчего-то не хотелось.

Взглянув на большие часы, висящие над тяжёлыми входными дверями, Капитоша предложил переместиться в академическую чайную. В конце концов, до встречи на Средней Мещанской оставалась уйма времени, и можно было позволить себе немного развлечься – а в том, что беседа с поэтом доставит развлечение, он не сомневался, – да и, вероятнее всего, угоститься за счёт нежданного собеседника.

Чайная была разделена на два зала: в одном столовались студенты, натурщики и служивый академический люд, в другом – преподаватели. Иногда какой-нибудь профессор обедал вместе со студентами, проявляя демократический каприз, но случалось это, к счастью, нечасто. «К счастью» – потому что все остальные посетители за соседними столиками мигом испытывали величайшее напряжение, начинали говорить тише, осторожно оглядывались на профессора, как мелкие рыбёшки на случайно заплывшую в их тёплую лагуну вроде бы сытую барракуду, – одним словом, обед не приносил должного удовольствия.

В чайной в это время дня было немноголюдно: лишь стайка студентов с девушками – вероятно, курсистками. Все курили папиросы, к запаху пикантных «LeCair» примешивался дешёвый «Трезвон», который чуткий Капитошин нос определял с порога.

Они сели у окна, человек тут же поставил перед ними тарелку с ломтями дымящихся пирогов и начал подробно перечислять закуски из меню.

– А ушицы нет? – перебил его Адам.

– Не имеем-с, – ответил человек.

– Тогда чаю покрепче!

Капитоша недоверчиво покосился на нового знакомого и заказал пирожные. Адам снова раскрыл папку.

– Я, Капитон Гордеевич, ищу иллюстратора. Хочу издать стишата. Надобно картиночки.

Капитон едва заметно улыбнулся: «стишата» Адам произнёс с такой нескрываемой гордостью, что даже голос его изменился.

– Так вы поэт, милостивый государь?