Великая любовь Оленьки Дьяковой

Со временем её прожгли папиросой в нескольких местах – и долго ещё потом на её белом нежном теле зияли тёмные глаза. Бездонные-бездонные, конечно, как и у самой молодой хозяйки.

Квадратные пуговицы

Латунный колокольчик у входной двери звякнул тихо и немного виновато, словно оправдываясь; кенар в посеребрённой клетке отозвался скрипучим фальцетом. Горничная Мавруша бросилась открывать, долго возилась с замком, и, наконец, распахнула дверь. Приподняв край тяжёлой портьеры, в прихожую шагнул закройщик Шапиро, сутулясь и прижимая к животу бумажный свёрток, перевязанный толстой бечёвкой.

– Костюмец принёс. Почти готов-с. Примерить надобно-с.

Мавруша приняла шляпу, засуетилась, снимая с гостя пальто и отряхивая снег с пелерины.

Внутри квартиры зашаркали тапочки: хозяин, любивший поспать до одиннадцати, торопливо искал халат.

* * *

Костюм обещал быть идеальным. Андрей Андреич Кум-Лебедянский, главный редактор «Петроградского музыкального листка», изогнул шею, выудил в зеркале часть собственной спины, обтянутой дорогим аспидно-синим сукном, и заулыбался своему отражению.

«А умеют же, черти», – подумал он, с некоторым восхищением наблюдая, как порхает вокруг него, точно летняя мушка, сухонький лысоватый Шапиро, где-то подкалывая булавкой, где-то рисуя мелом одному ему понятные пунктирные штришки.

Андрей Андреич мельком взглянул на фотографию в тяжёлой бронзовой рамке. Там он с дочерью Натальей стоит, облокотившись на перила белой бутафорской лестницы, а позади плещется нарисованное море. И карточка-то сделана всего месяца два назад, но до чего молодо он вышел, иной не даст и сорока лет, точно не папенька, а кавалер он статной красавице Наталье. Усатый фотограф тогда всё щёлкал языком и приговаривал: «Какая изумительная пара!».

«Рано ещё записывать меня в старики!» – прищурился Андрей Андреич, снова поворачиваясь вокруг зеркала и втягивая живот. Костюм скидывал лет десять, а то и больше.

– Цвет, цвет, Андрей Андреич! Капитально к лицу вам! В Париже только у Дусе и Пакена такое сукно сыщете-с! – суетился Шапиро. – И фасончик-с молодит.

«А ведь и правда, – подумал Андрей Андреич. – Не скажет теперь хитрый лис Волобуев в своём бульварном журнальчике, что, мол, пропахла старая гвардия нафталином!»

– Пуговички-с принёс. Взгляните, – закройщик разложил на столе разноцветную россыпь, выудил нечто квадратное. – Вот эти-с, любезнейший Андрей Андреевич, самое то будет. С этими пуговичками-с вы первейшим франтом обозначитесь!

Ловким движением пальцев Шапиро прикрепил к сюртуку на английскую булавку чёрную квадратную пуговицу и отошёл шага на три полюбоваться.

– Уж больно… – Андрей Андреич подыскивал точное словцо. – Уж больно авангардно…

– Что вы, золотой мой Андрей Андреевич! – замахал коротенькими ручками закройщик. – Вы уж поверьте моему опыту. Именно квадрат-с, именно квадрат-с! Это самый перфексьон! Магическая сила! Апогей! Пик Памира! Только, только квадрат-с!

Андрея Андреича одолевали сомнения. Не обсмеют ли? Хотя и окружают его люди искусства, и многие ещё и не то на себя напяливают, но всё же…

– Да с таким костюмцем вы покажете им, – уловил его мысли Шапиро, – и изъявите-с, что лучше кого бы то ни было… На пенном гребне волны-с, за пояс их всех заткнёте! Убьёте наповал!

Шапиро быстро тыкал пальцем в потолок – туда, где висела разлапистая люстра, как если бы именно там и находились незримые «они», кого новый костюм должен был убить наповал.

– Чистый модерн-с! – палец закройщика, точно шило, проткнул петлю и сковырнул пуговицу, как сливовую косточку. – Ведь двадцатый век! Пятнадцатый год на исходе! Закостенелая классика отступает перед бодрым шагом футура!

«А ведь прав, поди, – размышлял Андрей Андреич, вертя в руках пуговицу. – Что ж я, совсем пыльный старик? Закостенелая классика! Пусть знают, что и Кум-Лебедянский кое-что смыслит в тенденциях!»

Он ещё раз взглянул на фотографию, подмигнул себе, моложавому, и красавице-дочери, представил, как придёт в костюме на вернисаж и как знакомые будут разглядывать его, почувствовал немое уважение в кивках издателей, и зависть в глазах модников, и восхищённый шёпот молоденьких худощавых поэтесс. И улыбнулся в бородку втайне от Шапиро.

* * *

Мавруша закрыла за гостем дверь, собрала в гостиной поздний завтрак. Настроение у Андрея Андреича было отличное. Закройщик успеет к Рождеству, и можно было подумать о предстоящих визитах. На тарелке дымились сырники, густая шапка сметаны на блюдце напомнила утренний разговор, в ушах звенел голос закройщика: «Пик Памира». Андрей Андреич захохотал, отправил в рот большой кусок кулебяки и развернул свежие «Ведомости». За сводками новостей с фронта и анонса рождественских лотерей он увидел обведённое двойной рамкой объявление о выставке в арт-галерее товарищества «Новое искусство» на Мойке. Глаза выхватили обрывки рекламных фраз: объединение «Синий всадник»… экспрессионисты… новое слово… Кандинский, Верёвкина, Франц Марк, Явленский… бурлеск красок и линий…