Великая надежда

— Там кто-то есть!
— Но кто же там?
— Нет, просто показалось нам!
— Мы здесь одни,
устали мы!
— Закрылась дверь,
мы среди тьмы,
о, как здесь холодно теперь,
и больше нет надежды.

Гость нерешительно опустился вместе с бродягами на пол и притворился спящим. Большой и безмолвный, лежал он между ними. В квартире над ними слышались шаги. Кто-то беспокойно расхаживал взад и вперед.

Гость закрыл лицо руками.

— Ах ты болезный!
Я расскажу тебе о любви небесной:
в сердце Господнем она горит.
— Кто там меня позвал?
Я устал, я слишком устал.
— Он крепко спит.

Иосиф хотел увлечь Марию прочь, подальше от этих ряженых, которые до сих пор еще не знают, хорошие они или плохие, подальше от этих четырех безмолвных бродяг, но она не решалась отойти.

— Он смеется! — внезапно воскликнула она. — Посмотрите туда! Он над нами смеется!

— Прямо задыхается!

— Над чем тут смеяться?

— Почему вы смеетесь?

Георг сердито встряхнул его за плечи. Они сорвали у него с шеи шаль и попытались поднять его голову, но это им не удалось.

Гость всеми силами пытался спрятать лицо. Как дрожащая гора, лежал он посреди них и позволял их твердым угловатым кулакам барабанить по его пальто. Казалось, это было ему приятно. Его виски заливал румянец. Герберт вцепился ему в воротник.

— Над чем же тут смеяться? Над чем вы смеетесь?

— Перестаньте! — гневно крикнул Леон. — Немедленно перестаньте! — Но Герберт не слышал. Он верил в чужого, он держал его за руку. Он лихорадочно рванул пальто.

— Ты еще и воротник у меня оторвешь, — сказал мужчина и поднял голову.

— Он плачет, — сказала Эллен.

— Отдайте ему шляпу!

— Нет, — сказал гость, — нет, дело не в этом.

На миг он во имя другого задания забыл о том, которое поручило ему его ведомство. Он забыл, что он — шпик, забыл о тайной полиции и о приказе задержать детей, пока за ними не придут. Никого из них не следовало выпускать из квартиры.

В доме начал подниматься лифт. Мягко и неудержимо протискивался он сквозь стены. Человек хотел вскочить на ноги, хотел предупредить детей: «Уходите, убегайте прочь, ваши собрания обнаружены!», но чувствовал себя парализованным, как будто они непостижимым образом подчинили его своей власти. Лифт проехал мимо.

— На пятом этаже живет господин с костылями, — сказала Рут.

— Да нет же, — сказал мужчина.

— Дальше, — перебил его Леон.

— Скажите мне, куда же вы
пойдете Мир искать…

Ярко вспыхнула мечта.

Гость чувствовал, как под ногами убегающей Земли задрожал пол. Он слышал, как дребезжит окно, и не желал уже ничего — только бы остаться лежать здесь. В свете фонаря он видел, как Мария отдает миру свое дитя.

Он слышал предостережение Ангела, и когда оно прозвучало в третий раз, он оказался последним, кто вскочил на ноги. Как во сне, отряхнул он пыль со своего пальто и опустил воротник. Он должен был доиграть до конца роль несвятого царя. Потому что святых царей только трое.

— Сбросьте ваши плащи!

Радостно засверкали серебряные гирлянды. Никто из детей не обращал на него внимания. Они ринулись к двери. Игра захлестнула их, как большое танцующее пламя.

Смерть бабушки

Ночь прыгнула с неба, проворная и любопытная, словно вражеский батальон, которого давно и тайно ждали. Молча раскрылись черные парашюты. Ночь прыгнула с неба.

Она накрывает нас, бормотали люди и, вздыхая, сбрасывали с себя одежду, но эти их вздохи были притворством. Она накрывает нас. Ночь тряслась от смеха, но смеялась она беззвучно и с осторожностью прижимала обе ладони к глазам и губам. Потому что приказано ей было другое: «Спрыгни и раскрой!» И под плащом у нее была спрятана самая сильная лампа ее хозяина — темнота. Ночь просвечивала стены, проникала сквозь бетон и захватывала врасплох влюбленных и покинутых, глупых и мудрых, простодушных и двоедушных. Она падала, как железный занавес в конце комедии, и отделяла сцену от публики. Она падала прямо на людей, как меч, и отделяла исполнителя от зрителя, и отделяла каждого от него самого. Она падала, как дождь пепла из огнедышащей горы, которой до сих пор никто не принимал всерьез, и приказывала всем оставаться на месте и ждать приговора. И согбенные так и оставались согбенными, а вопиющие уже не могли закрыть рты.

Ночь прыгнула с неба и открывала для себя, как безжалостен мир и как достоин он жалости. Она открыла для себя новорожденных. Отчаяние в крошечных сморщенных лицах, страх перед воплощением, боль от утраченного сияния. А еще она открыла умирающих с их печалью об утрате земной оболочки, с их страхом перед близким уже сиянием.