Великая русская революция, 1905–1921

Сидя в тюремной камере в ожидании отправки в Сибирь и еще полный революционных переживаний, Троцкий писал о том, что в России неизбежна новая революция, которая будет продолжаться до тех пор, пока пролетариат не придет к власти. Он утверждал, что это не утопическая мечта, так как «утопия» означает веру в «чудеса», а не в «факты» и потому противоречит ходу истории[675]. Троцкий предлагал новое понимание реализма, противоречившее традиционным представлениям о реальности. Хотя его товарищи впоследствии считали написанные им в тюрьме статьи о грядущей революции фантастикой, Троцкий отказывался признавать традиционные идеологические постулаты о необходимом и возможном – и особенно давнюю марксистскую точку зрения, согласно которой отсталая Россия нуждалась в буржуазно-демократической революции, прежде чем в ней могла состояться пролетарско-социалистическая революция. По мнению Троцкого, было бы «величайшей утопией» думать, что пролетариат, захватив власть, «сможет, даже если захочет, ограничить свою миссию созданием революционно-демократической обстановки для социального господства буржуазии». Полагать, что рабочие смогут остановить свою революцию на этом этапе, – «утопизм худшего сорта, это какой-то революционно-обывательский утопизм»[676]. Троцкий пытался прорваться и сквозь тьму настоящего, и сквозь идеологические постулаты об истории, чтобы «вскрыть… „возможности“», создаваемые прежде невиданными историческими условиями[677]. Он признавал всю сложность предстоящих задач, и не в последнюю очередь необходимость заручиться поддержкой русских крестьян и вовлечь в революцию Западную Европу, так как русскому пролетарскому государству не удастся долго продержаться в окружении буржуазных врагов. Но он утверждал, что история создает реальные условия для реализации неожиданных и новых возможностей: неустойчивая власть русского самодержавия, слабость российских средних классов и своеобразный ход российской индустриализации, породивший многочисленный рабочий класс, сильно сосредоточенный в больших городах и на больших предприятиях, являлись такими элементами российской «отсталости», которые парадоксальным образом создали уникальные условия для пролетарской революции. Что было действительно «неосуществимо» и «невозможно»[678] – воображать, что революционный пролетариат может быть «остановлен»[679].

В годы репрессий и отступления после 19°5 г. Троцкий продолжал выражать такую точку зрения на революцию с оптимизмом и рвением, поразительными для эпохи, когда большинство образованных русских не питали особых надежд даже на буржуазно-либеральную революцию. Совершив очередной побег из сибирской ссылки, Троцкий поселился в Вене и посвятил все свои силы издательскому делу, литературному творчеству и выступлениям. Относясь к словам как к практическому орудию, влекущему за собой реальные последствия в окружающем мире, он оттачивал свой дар красноречия, приглядываясь к тем ораторам, чьи выступления казались ему наиболее убедительными, включая вождя французских социалистов Жана Жореса (1859–1914), носителя «вулканической нравственной страсти», чей талант «сосредоточенного гнева» производил на Троцкого большое впечатление[680]. После того как в августе 1914 г. разразилась война, Троцкий приветствовал ее, считая, что она открывает путь к глобальной революции. Зрелище того, как главные западноевропейские социалистические вожди и партии спешили выступить с патриотическими заявлениями о поддержке своих правительств с тем же пылом, с каким прежде они выступали за интернационализм и антимилитаризм, шокировало последних противников войны среди социалистов и повергло их в депрессию. Но Троцкий относился к военной катастрофе и предательству левых оптимистично. «Война 1914 года», – утверждал он, – выведет историю из ее «тупика», четко показав всем полный крах прежних ложных надежд, включая капитализм, империализм, национальное государство, либерализм и реформистский социализм. Благодаря этой смерти иллюзий перестанут быть утопическими самые радикальные представления о грядущем мире: народы освободятся из-под власти империй, население колоний проснется, и само национальное государство будет отброшено как реликт старого мира капитализма, угнетения и войн. «В нынешних исторических условиях пролетариат должен быть заинтересован не в обороне устаревшего национального „отечества“… а в создании более могучего и прочного отечества, республиканских Соединенных Штатов Европы как основы Соединенных Штатов Мира». Не желая предаваться «отчаянию», в которое впало столько «революционеров-марксистов» после начала войны и отказа социалистических партий от интернационализма, Троцкий противопоставлял этому чувству пророческий оптимизм. «Эпоха, в которую мы вступаем, будет нашей эпохой… Мы, революционеры-социалисты, не хотим войны. Но мы не боимся ее… Среди этой адской музыки смерти мы сохраняем ясность мысли и незамутненный взор, ощущая себя единственной творческой силой будущего»[681].