Великая русская революция, 1905–1921

Массовые аресты, последовавшие за «июльскими днями», вернули Троцкого в ту же тюрьму, в которую он был посажен как руководитель Совета в 1905 г. Будучи выпущен на поруки в начале сентября, когда в ответ на поднятый Корниловым мятеж власти пытались заручиться широкой поддержкой, Троцкий с удвоенной силой возобновил свою риторику против Временного правительства и социалистов, терпимо относившихся к нему и даже входивших в его состав. На протяжении нескольких недель перед Октябрьским восстанием Троцкий, казалось, «говорил одновременно во всех местах»[687], агитируя за советскую власть. Но его постоянные заявления о том, что «время слов прошло»[688], были не просто оборотами речи. Он был ключевой фигурой планировавшегося большевиками вооруженного захвата власти. Те большевики, которые выступали против этих планов, указывали, что партия слишком изолирована, массы слишком пассивны, экономическое положение страны слишком ужасно, а европейский рабочий класс слишком далек от революции для того, чтобы захват власти в России малочисленной пролетарской партией привел к чему-либо, кроме катастрофы[689]. Все оказалось не настолько страшно, как опасались скептики, но это не значит, что Троцкий и другие вожди восстания не были сильно рисковавшими «мечтателями», что признает даже такой симпатизирующий ему биограф, как Дойчер: «им нужна была безграничная надежда, дабы осуществить то, что потрясет весь мир»[690]. Утопический принцип надежды может повлечь за собой смелые поступки, преступающие границы реального и возможного. Однако реальность способна выставить высокую цену за такую смелость. Троцкий был уверен в том, что безграничная надежда и дела, которые потрясут весь мир, находились в соответствии с ходом самой истории. Отсюда же и его знаменитая реплика в адрес меньшевиков и эсеров, покинувших

Съезд Советов в знак протеста против большевистского восстания: «ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории». После того как большевики оказались у власти и советскую власть нужно было защищать от опасностей, грозивших со всех сторон, безграничная надежда стала оправданием для еще более возмутительных действий.

Принуждение, насилие и «террор» – такими были ключевые элементы работы Троцкого по «вооружению революции». Этим он занимался в качестве наркома по военным делам и главы Реввоенсовета, решая задачу создания и развертывания Красной армии. Троцкий не был самым ревностным сторонником принуждения и насилия. Как когда-то предвидел сам Троцкий, Ленин проявил поразительную склонность к авторитарному и жестокому правлению. На протяжении первого года после захвата власти Ленин постоянно и недвусмысленно говорил о необходимости в дисциплине, контроле, принуждении, насилии, диктатуре и терроре. Вдобавок он усиливал внушительность этих существительных соответствующими прилагательными: железная дисциплина, безжалостное подавление, беспощадный террор. И хотя его призывы к репрессиям метили, главным образом, в «богатых эксплуататоров», он также имел в виду «жуликов, тунеядцев и хулиганов», равно как и пролетариев, «отлынивающих от работы»[691]. После того как Гражданская война разгорелась вовсю, Ленин еще яростнее стал требовать «безжалостного классового террора» против всех врагов революции. Например, после крестьянского восстания в Пензенской губернии он советовал местным коммунистам «повесить не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц», а еще больше захватить в качестве «заложников», чтобы «народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков»[692].

Стремительно перемещаясь с одного фронта на другой в своем бронированном штабном поезде, Троцкий находил время и для того, чтобы писать объемистую работу с оправданием революционной диктатуры и насилия. Эта работа «Терроризм и коммунизм», изданная в 1919 г., представляла собой ответ на антибольшевисткую брошюру под тем же названием, написанную немецким социал-демократом Карлом Каутским, осуждавшим большевистскую революцию за попытку навязать России политическую волю малочисленного класса и предсказывавшим самые мрачные последствия: диктатуру, гражданскую войну и террор, который приведет не к социализму, а к «варварству». Ссылаясь на Маркса, Каутский обвинял большевиков в утопизме: подлинный социализм – не «готовая утопия», насаждаемая посредством «политической победы»; к нему ведет долгий путь экономического и социального развития[693]. Троцкий обратил аргументы Каутского против него самого, заявляя, что думать, будто демократию можно построить в условиях капитализма, империализма и буржуазного государства, означает питаться самыми «жалкими реакционными утопиями». Кроме того, «чистейшим утопизмом» было бы считать, что все это можно ликвидировать «незаметно и безболезненно, без восстаний, вооруженных столкновений, попыток контрреволюции и суровых репрессии»[694].