Великая русская революция, 1905–1921

Потрясения 1905 г. были особенно сильными в Грузии. Они еще больше стимулировали интерес Маяковского к революции и еще больше ослабили его интерес к учебе. В 1906 г. его отец, служивший в лесничестве, умер от заражения крови после того, как случайно укололся иголкой, которой сшивал официальные документы (символическая смерть для чиновника?). Неожиданно обедневшая семья продала все, что удалось продать, и перебралась в Москву, где Владимир поступил в новую гимназию, но в то же время нашел работу, позволившую увеличить скудные доходы семьи. Москва раскрыла перед ним более широкие возможности для участия в политике. Маяковский, чувствуя тягу к Российской социал-демократической рабочей партии и особенно к ее более радикальному большевистскому крылу (которое было хорошо представлено и в Кутаиси), вызвался распространять среди рабочих нелегальные листовки, что привело к его аресту. В тюрьме он с удовольствием разыгрывал из себя героя, бунтующего против всякой власти (в конце концов, он был юношей): игнорировал требования полиции «соблюдать порядок» при нахождении вне камеры, отказывался возвращаться в камеру, когда его выводили на оправку, и пытался объединить других политических заключенных против тюремщиков. Полицейский инспектор сетовал на «буйное поведение» Маяковского. Тот гордился этим: «Скандалил. Переводили из части в часть… и наконец – Бутырки. Одиночка № 103»[710].

Пока Маяковский сидел в тюрьме, «стихи и революция» еще сильнее смешались у него в голове. Искусство стало представляться ему революционной практикой. По его собственным словам, он «бросился» на литературу, начав с новых и современных авторов, а затем добравшись до классиков. Маяковский впоследствии вспоминал, что вышел из тюрьмы «взбудораженный», будучи выпущен под надзор полиции и под ответственность матери. Он больше не видел в партийной работе своего призвания: его не устраивала «перспектива – всю жизнь писать летучки, выкладывать мысли, взятые из [политически] правильных, но не мной придуманных книг». Он был уверен, что сумеет писать лучше всех «великих» авторов, во что и ушел с головой, потому что имел «правильное отношение к миру»[711]. Но этот момент его биографии был продиктован как его взбудораженным настроением, так и решимостью создавать революционное искусство. Виктор Шкловский, левый литературный критик, хорошо знавший Маяковского, писал о его настроениях как о «духовной жажде», о «новом зрении и слухе», которые бы позволили вырваться ему из «противоречий своего времени»[712].

Маяковский нашел новых товарищей среди молодой группы художников и поэтов, называвших себя «футуристами». Это была пестрая и эклектичная группа, которую объединяло, главным образом, желание революционизировать искусство и литературу, чтобы тем самым каким-то образом революционизировать и сам мир. Они получили скандальную известность благодаря возмутительным художественным перформансам – самым смелым из которых было футуристическое «турне» по большим и малым городам империи, предпринятое зимой 1912–1913 гг. Маяковским, художником Давидом Бурлюком и поэтом Василием Каменским. Нацепив на лацканы деревянные ложки или редиску, изрисовав себе лица и надев цилиндры, они торжественно расхаживали по улицам, громко декламируя свои самые смелые стихи. Их выступления всегда пользовались успехом у публики, ходившей на них хотя бы в ожидании скандала и получавшей его: художники эксцентрично пили чай на сцене (или выплескивали его на слушателей), читали стихи, которые казались большей части аудитории лишенными смысла, выступали с лекциями с осуждением всего прежнего и нынешнего искусства, кроме их собственного, и призывали аудиторию шикать и освистывать их,

в ответ выкрикивая оскорбления, чем особенно славился Маяковский. Иногда скандал принимал такие размеры, что приходилось вызывать полицию – развлекавшаяся толпа приходила в ярость и грозила выступавшим расправой[713]. Каменскому трое участников этого турне виделись в образе «трех экспрессов от Грядущего», усилиями которых «улицы Харькова, Одессы, Киева, Ростова, Баку, Тифлиса, Казани, Самары, Саратова и второстепенных городов оказались не меньше взволнованы, чем землетрясеньем». Или, обращаясь к еще более экстравагантной метафоре, он заявлял, что это «триумфальное шествие трех Поэтов – Пророков – футуристов, чья солнцевеющая Воля, обвеянная весенней молодостью, – взвивалась анархическим знаменем Современности, – утвердило в десятках тысяч сердец Бунт Духа»[714].