Великая русская революция, 1905–1921

Маяковский защищал свою первоначальную увлеченность войной в статьях, опубликованных в одной из московских газет в конце 1914 г. «Насилие в истории – шаг к совершенству, шаг к идеальному государству», – заявил он. Война перекраивает границы и придает новые черты «человеческой психологии». Война – «не бессмысленное убийство, а поэма об освобожденной и возвеличенной душе», вдохновленная чувствами, столь отличающимися от чувств обычных времен. В этих условиях меняется «человечья основа» и рождаются «мощные люди будущего». И потому искусство должно приветствовать такую «великолепную вещь», как война, и даже «ездить на передке орудия в шляпе из оранжевых перьев пожара»[727]. Но Маяковский питал в отношении войны не один лишь оптимистический энтузиазм, особенно после того, как обратил свой взгляд вместо желаний и идей к живому опыту. В те же самые месяцы он писал и мрачные стихи о пролитой крови, смерти и невыносимых утратах – таких, какие ощущает скорбящая мать, проклинающая «глаза газет» и истерический патриотизм публики, столь неуместный на фоне ее горя[728].

Летом 1915 г., когда Маяковский работал над глубоко интимной поэмой «Облако в штанах», в его творчестве снова появился образ революции, символически сплетающейся со страстями Христовыми. У Маяковского Христос в утопическом духе обещает избавление от нынешнего мира страданий, угнетения, мрака и смерти посредством приобщения к новой истине, лежащей за общепризнанными пределами реального и возможного.

Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет который-то год.

А я у вас – его предтеча;

я – где боль, везде;
на каждой капле слёзовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя…

И когда,

приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя[729].

В 1916 г. Маяковский начал работу над двумя большими поэмами «Война и мир» и «Человек», в какой-то мере свидетельствующими о происходившей в нем внутренней борьбе, имевшей своей целью осмысление настоящего и будущего. Впоследствии Маяковский описывал эту борьбу как конфликт между надеждами разума и сомнениями души: «В голове разворачивается „Война и мир“, в сердце – „Человек“»[730]. То, что разворачивалось у него в голове, было уверенным пророчеством о преобразующемся мире, о совершенстве, порождаемом насилием, об эпической утопии. Поэма начинается в современном мире городского чревоугодия, похоти и болезни – город предстает в обличье современного Содома (что уже успело превратиться в штамп и в печати, и в литературе). Как мы сказали бы сейчас, саундтреком к этой жизни было танго— на что указывают присутствующие в тексте нотные строки. (В предвоенной русской печати танго превратилось в символ космополитического декаданса.) Этот мир разрушает война, хотя та показана не как насущно необходимое уничтожение старого, а как бессмысленная схватка гладиаторов в языческом Колизее. Перед лицом этих ужасов «трясутся ангелы», а боги – «и Саваоф,/и Будда,/и Аллах,/ и Иегова» – сбежали из рая. Автор поэмы заявляет, что каждый лично отвечает за это и за все человеческие страдания. Аккомпанемент к тексту соответствующим образом меняется – теперь это ноты к православной заупокойной молитве.

Но из этой катастрофы рождается новый, искупленный мир. В этой утопии, которой посвящена первая опубликованная часть поэмы, изданная вскоре после Февральской революции Максимом Горьким, «некому будет человека мучить./Люди родятся,/ настоящие люди,/бога самого милосердней и лучше». Рождение этого нового «искупленного» мира описывается в апокалипсических тонах: «Шепот./ Вся земля/черные губы разжала./Громче./Урагана ревом / вскипает», и мертвые встают из могил. Каждая страна приносит в этот новый мир то, чем ее одарила природа, во славу объединенного человечества и на радость ему. Америка приносит мощь своих машин, Италия – теплые ночи, Африка – жаркое солнце, Греция – прекрасные тела юношей,

Германия – философию, Франция— любовь. Россия «сердце свое раскрыла в пламенном гимне». Обновляются сама атмосфера и мироощущение. Преображается природа: «вчера бушевавшие/моря,/мурлыча,/легли у ног». Машины войны «перед домом,/ на лужайке,/мирно щиплют траву». И все когда-либо совершенные грехи прощены благодаря любви: «под деревом /видели /с Каином /играющего в шашки Христа». Это была и личная утопия, в которой Маяковский преодолевал сгустившийся над его жизнь мрак, вызванный его любовью к жене одного из близких друзей: в этом преображенном мире он соединяется с любимой[731].