Великая русская революция, 1905–1921

В поэзии Маяковского до 1917 г. улица предстает темным местом, а сердцем этой тьмы служит современный город, в котором на долю людей выпадает столько грехов и страданий. Холодный туман, унылый дождь, пронзительный ветер (природа была врагом, противостоящим людскому воображению и воле), гнетущие вещи (дымовые трубы, окна, уборные, лифты, трамваи), надругательство над телами и душами, жадные желания и алчность, резкий смех, болезни, смерть, одиночество, тоска и отчаяние[724]. Избавление от этой мрачной реальности давала антиреальность в лице «Владимира Маяковского» – не самого Маяковского, по-прежнему прикованного к повседневной жизни и обычному времени, а воображаемого мифического поэта и революционного художника, явившегося к людям спасителем.

В декабре 1913 г., в один из последних, как нам теперь известно, дней последнего мира перед тем, как старый мир сгорел в огне войны и революции (и потому 1913 год часто подвергается ностальгической романтизации), состоялось исполнение трагедии Маяковского «Владимир Маяковский» вместе с авангардной оперой «Победа над Солнцем» (в которой в сюрреалистической форме изображалась борьба героических носителей будущего с силами прошлого и настоящего), входившей в состав футуристического театрального действа, организованного в Петербурге «Союзом молодежи». В этой трагедии поэт В. Маяковский, «быть может, последний поэт», предстает в «паутине улиц» во время «праздника нищих». Его окружают калеки и безумие. Он видит, что над мужчинами и женщинами «в земле городов» властвуют «бездушные вещи». В ответ поэт, готовый умереть за грехи мира, заявляет: «Лягу,/светлый,/в одеждах из лени/на мягкое ложе из настоящего навоза,/и тихим,/целующим шпал колени,/обнимет мне шею колесо паровоза». Но затем, вместо того чтобы умирать за мир, он решает призвать людей к бунту против гнусного настоящего. Отчаяние, безумие и гнев – эмоциональный опыт, который дает живая тьма настоящего, – оборачиваются революцией. Даже вещи восстают против рабского подчинения «старухе-времени» – абсолютному властелину, именующему и лишающему свободы все существующее.

В новом мире, порожденном этой революцией, поэту Маяковскому, облаченному в тогу и лавровый венок, поклоняются как повелителю. Но оказывается, что новый мир – лишь антиутопическое продолжение старого, выстроенное вокруг обмена деньгами и сексом, включая оживающие поцелуи фабричного производства. К тому же жизнь там довольно скучна. Поэт не в силах вынести эту новую разочаровывающую реальность, несмотря на то что ее обитатели как будто бы живут без забот и приносят поэту слезы, считая, что те им больше не нужны; он собирает слезы в чемодан и отправляется далеко на север, где, «усталый,/в последнем бреду/брошу вашу слезу/темному богу гроз/у истока звериных вер». В этой кульминации действия становятся явными многочисленными аллюзиями на поэта как на Христа, явившегося избавить человечество от страданий. «Придите все ко мне, – призывает поэт Маяковский, – кто рвал молчание,/кто выл/оттого, что петли полдней туги». Он берет на себя чужую боль, распятый на собственном «кресте из смеха», – в этом образе друг с другом сочетаются радикальное отрицание, страдания и обещание спасения – и предлагает посетить место, «где за святость распяли пророка». Он объявляет, что готов умереть с тем, чтобы унести бремя людских слез на собственную Голгофу, «душу на копьях домов оставляя за клоком клок» [725]

В 1914 г. Маяковский приветствовал войну, видя в ней анархическую энергию и источник апокалипсических возможностей, и такое отношение к войне разделяли многие авангардные художники, для которых образ войны уже стал метафорой смерти старого, которая в итоге позволит родиться новому: как писал другой футурист в первом исследовании о поэзии Маяковского, «все ждут» момента, «когда настоящее окончательно покончит с самим собой и раскроет страны людей будущего»[726]. Отчаяние, вызванное реалиями настоящего, порождало утопическую потребность в иной реальности и утопическую веру в ее возможность. Футуристы уже давно стремились взорвать своим искусством размеренный временной континуум. И казалось, что их время настало. Маяковский, поставив свои таланты на службу воюющей стране, рисовал пропагандистские плакаты с изображением карикатурных немцев и австрийцев, насаженных (на некоторых плакатах в буквальном смысле) на русские штыки, с патриотическими стихотворными подписями в простонародном духе. Помимо этого, Маяковский пытался записаться в армию, но ему было в этом отказано из-за его прежних политических прегрешений. Год спустя, после катастрофических потерь, понесенных на полях сражений, армейское начальство стало менее привередливым и прислало Маяковскому повестку. Но к тому времени Маяковский подрастерял былой энтузиазм. При помощи Максима Горького, имевшего нужные связи, он получил назначение в Учебную автомобильную школу в Петрограде и тем самым избежал отправки на фронт.