Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920

   Но сама сила партии была источником ее слабости. В ряды эсеров неудержимо устремилась пестрая и многоликая улица. Это напоминало бегство овечьего стада. Люди, которые вчера понятия не имели ни о каких партиях, сегодня называли себя социалистами-революционерами и решали вопросы партийной жизни. Ничтожная горстка старых эсеров тщетно пыталась справиться с сырой, неоформленной массой, которая заполонила партию. Ни в какой другой партии переход от старого «скелета» к новому живому организму не был таким беспорядочным; тем более что в предшествующий период смертельной борьбы с самодержавием ни одна партия не понесла столько жертв и не была так обескровлена. Григорий Гершуни – возможно, величайший революционер на свете, организатор партийных боевых групп – умер в царской тюрьме десять лет назад. Михаил Гоц, человек замечательных способностей и неиссякаемой энергии, прозванный «партийной совестью», умер от таинственной болезни, обострившейся в неаполитанской тюрьме, куда его посадили по настоянию царского правительства. После этих потерь Виктор Чернов, создатель «военной доктрины» партии, теоретик движения, чувствовал себя в полном одиночестве.

   В годы мировой войны его изоляция усилилась. Как все партии Второго интернационала, социалисты-революционеры резко разделились на две части, одна из которых считала эту войну «своей», а другая – «чуждой» социалистам. Подавляющее большинство лидеров эсеровской эмиграции заняло ту же позицию, что Шейдеман и Носке в Германии. Напротив, Чернов приветствовал лозунги Ромена Роллана и других пацифистов, которые пытались подняться audessus de la melee [над схваткой (фр.). – Примеч. пер.] и поддержать антивоенные протесты Либкнехта в Германии и Фридриха Адлера в Австрии. Он участвовал в Циммервальдской антивоенной конференции социалистов. Однако его группа была ослаблена стремлением части ее примкнуть к так называемым «крайне левым циммервальдцам» – отдельной фракции, созданной Лениным, Радеком и Платтеном и поддерживавшей парадоксальную идею о том, что пролетариат каждой страны должен бороться за поражение своего правительства. Чернов пытался провести партию между Сциллой и Харибдой, между лозунгами «Все для победы», «Война до победного конца» и их противоположностью, которой стала тактика «пораженчества».

   Естественно, лозунг «Война до победного конца» толкал его сторонников к коалиции с промышленной буржуазией, которая, в свою очередь, отказывалась порывать с поместной аристократией и кастой генералов. Для сохранения такой коалиции требовалось отложить социальные реформы. Противоположный фланг, в который входили молодежь, рабочие, а местами даже крестьяне, стремился к другой крайности. Стремление как можно скорее остановить войну заставляло их примыкать к большевикам. Недовольное концепцией «революции трудящихся», занимающей промежуточное положение между классической буржуазной и всеобщей социалистической революциями, левое крыло эсеровской партии начало мечтать о дерзком эксперименте «введения социализма» с помощью одного радикального декрета.

   К этим внутрипартийным разногласиям добавлялось еще одно. Почти во всех социалистических партиях их парламентская фракция была более правой, чем центр. Долго существующее и прочное правительство стремится сгладить эту разницу, но при зарождении представительных органов власти она бывает очень велика. В партии социалистов-революционеров между центром, которым руководил Чернов, и думской группой Керенского существовало сильное расхождение. Партия, которая вела террористическую борьбу с правительством, не имела своего представительства в Думе. Керенский, называвший себя социалистом-революционером, руководил думской фракцией трудовиков – наполовину социалистической, наполовину мелкобуржуазной группой с примесью народничества; в этой группе он играл роль карликового диктатора, с которой никогда не мог расстаться.

   Внутри партии эсеров он с начала и до самого конца оставался «вещью в себе», самовольным и капризным политическим партизаном. Естественно, его псевдоромантическая личность и громкое имя привлекли в партию так называемых «мартовских эсеров» – гибридную группу, руководствовавшуюся стадным инстинктом, модой на эсеровскую философию, ореолом прошлой героической борьбы или просто соображениями карьеры. Эти люди сделали Керенского живым знаменем, восхищаясь его умением сколачивать коалиции и манерами диктатора. Все они присоединялись к правому флангу партии, который оставался эсеровским только по названию.