Великая война и деколонизация Российской империи

Леонид Андрусов был одним из многих медицинских работников, кто пришел в медицинскую часть, испытывая антипатию к битве. В случае Андрусова дело было в том, что он был «принципиальным антимилитаристом» и противником царизма. Когда началась война, он готовился к экзаменам в небольшой деревне Широкая на побережье Черного моря, к югу от Новороссийска. Объявление войны «взбудоражило мирную Широкую». Подобно Захаровой, он писал о «панике», в которой отдыхающие штурмовали поезда, чтобы вернуться домой. Переждав первую панику, он тоже «двинул в Петроград», но тут же прекратил подготовку к экзаменам, поскольку после выпуска его неминуемо призвали бы в армию, а он, как и многие его соотечественники, считал своим долгом «принять участие в мировом сражении». Однако он чувствовал отвращение к бойне и попытался внести свой вклад в общее дело, занявшись в университете общественной работой. Но этого было недостаточно для него, как и для многих его товарищей-студентов. Слухи о том, что освобождение от призыва для студентов вскоре отменят, взбудоражили университет в начале 1915 года, вынудив многих принять участие в патриотических демонстрациях в последней отчаянной попытке сохранить отсрочки от призыва и убедив правительство, что радикальный настрой студентов преувеличен. Это чуть не вызвало разгон демонстрации, поскольку одна группа пела «Боже, царя храни», а другая – «Марсельезу». Андрусов и его товарищи радикального толка нашли выход из этого политического и окрашенного гендерными соображениями тупика: откликнуться на призыв, но умереть с «Марсельезой» на устах. Студенты мирно разошлись домой[293]. Связь между медицинской службой и нежеланием воевать подкреплялась не только студентами вроде Андрусова, но и тем хорошо известным фактом, что проживавшие в России пацифисты-меннониты были освобождены от призыва в обмен за службу в медицинских частях [Sanborn 2003: 184].

Врачи

На самой вершине иерархической лестницы персонала госпиталей, выше священников, снабженцев, медсестер и санитаров, стояли врачи. Большинство их были мужчины, хотя встречались и женщины[294]. Они отвечали не только за медицинский уход, но и за административное управление этими подразделениями, как в медпунктах, формально входивших в состав армейских санитарных частей, так и в госпиталях, на перевязочных пунктах и в лазаретах, учрежденных Земгором. Врачи прибывали со всех концов империи, оставляя практику в своих городах и поселениях, чтобы действовать в качестве резервистов или добровольцев. Соответственно, от этого страдало и состояние медицинского обслуживания в тылу [Meyer 1991: 215].

В силу специальной медицинской подготовки врачи мало подвергались критике за уклонизм или отсутствие мужественности. Все заинтересованные стороны понимали, что они принесут больше пользы, если в руках у них будет скальпель, а не ружье. Однако медицинское обучение мирного времени не обязательно гарантировало, что врачи будут компетентными администраторами. Некоторые неуютно себя чувствовали на своем высоком месте в военной иерархии, стараясь дружески, а то и фамильярно обращаться с солдатами, находящимися у них в подчинении или вверенными их заботам, что и навлекало насмешки боевых офицеров. Другие становились поборниками строгой дисциплины и злоупотребляли властью, хотя по крайней мере один из докторов утверждал, что такие случаи были в равной степени «чудовищны» и редки [Василевский 1916: 4-11]. Точно так же довоенная подготовка не гарантировала, что они смогут эффективно действовать как врачи-практики. Обширные ранения, причиняемые разрывами снарядов, шрапнелью, ядовитыми газами и пулями, были им незнакомы, к тому же приходилось иметь дело с разнообразными болезнями. В частности, борьба с инфекционными эпидемиями находилась на переднем крае медицинской мысли во время войны. Кое-кто из докторов, например начальник Андрусова доктор Толмачев, не годились для выполнения возложенных на них обязанностей. Однако многие другие приняли вызов. Солдаты и сторонние наблюдатели зачастую видели, как доктора и медсестры спасают людские жизни в невозможных условиях. Федор Степун вспоминал, как одним из наиболее ужасающих событий раннего периода войны было посещение полевого госпиталя в Кросно, где умер его друг Рыбаков. Раненые лежали повсюду; люди на носилках ожидали, когда освободятся койки и медицинский персонал, стонали, мокрые от дождя и крови. А посреди всего этого «несколько самоотверженных врачей и сестер» совершали «героические усилия» [Степун 2000: 284]. Другие, подобно графу Дмитрию Хейдену, проводили различие между «безразличием старших врачей в тылу» и «самоотверженным трудом полковых врачей на фронте»[295].