Великая война. Верховные главнокомандующие

Как мы все это не перепутали, я сам не понимаю, ибо постоянно случалось, что одного и того же генерала разные главнокомандующие просили назначить на разные должности. Например, Е. К. Миллера просили к себе сразу три главнокомандующих. У меня в управлении все вопросы о назначении на командные должности были сосредоточены в делопроизводстве полковника Барсова, который вообще был слаб, а тут совершенно потерял голову от той массы перемен, которые начались. Мне пришлось поэтому всецело взять это делопроизводство в свои руки и думаю, что только благодаря моей тогда хорошей памяти и знания высшего командного состава, мы благополучно вышли из этой чехарды. Говоря «мы», я имею в виду мою канцелярию, но армия из всего этого вышла совсем не благополучно. Перемены были массовые, так что почти ни один начальник дивизии не остался на своем посту; весь командный состав армии был переменен, все переезжали с одной должности на другую или были выброшены по «непригодности», и все это незадолго до готовившегося большого весеннего наступления.

Помню, что, проезжая через Могилев с Юго-Западного фронта, Гучков телеграммой вызвал меня приехать с докладом к нему к приходу его поезда; проезжал он ночью; я приехал на вокзал, прошел в его вагон и застал его совсем больным, – не знаю, чем он страдал, но дышал тяжело. Я в общих чертах доложил ему о произведенных в командном составе переменах и был отпущен.

Вскоре после назначения М. В. Алексеева Верховным главнокомандующим пошли слухи о том, что начальником штаба не будет оставлен Клембовский, который, как занимавший место помощника начальника штаба, мог, естественно, рассчитывать на это назначение. Надо сказать, что Клембовский с самого прибытия своего в Ставку усиленно заботился о своем престиже и хотел, по-видимому, все прибрать к рукам; но тут ему, прежде всего, пришлось столкнуться с А. С Лукомским, который был генерал-квартирмейстером и характер которого был далеко не податливым. Клембовский потребовал, чтобы Лукомский все докладывал ему, дабы он был в курсе операций; Лукомский же решительно отказался, заявив, что он имеет право личного доклада начальнику штаба, от которого не откажется, докладывать же второй раз не имеет времени; готов, однако, присылать ему для просмотра все получаемые телеграммы.

Относительно меня Клембовский испросил у Алексеева, чтобы я докладывал только ему, что Алексеев одобрил. Зная, что мои доклады вообще не интересуют Алексеева и что ввиду его болезни надо, конечно, как можно меньше утруждать его докладами, я не противоречил и с докладами к Алексееву ходить перестал. Однако у Клембовского все же и со мной выходили недоразумения, ибо часто Алексеев вызывал меня по телефону, прося ему доложить то или другое; я шел, конечно, прямо к Алексееву, давал требуемую справку и получал распоряжение к исполнению; если я не успевал или забывал зайти сейчас же к Клембовскому и доложить обо всем, он был недоволен и мне это высказывал.

Так было то недолгое время, что Клембовский был помощником Алексеева, как начальника штаба, так продолжалось и тогда, когда Алексеев был назначен Верховным главнокомандующим, а Клембовский исполнял должность начальника штаба. Помещались они рядом, в здании, занятом Управлением генерал-квартирмейстера. Алексеев, к чести его, наотрез отказался переехать в помещение, которое занимал раньше Государь Император, и остался в тех же комнатах, которые занимал до этого. Клембовскому тут же устроили две комнаты.

Отчасти отношения, создавшиеся у него с Клембовским, отчасти полная невозможность совместной работы с Алексеевым, привели к тому, что Лукомский очень скоро после революции попросил отпустить его на фронт. Будучи взят в Ставку генералом [В. И.] Гурко,[328] временно заменявшим Алексеева во время его болезни, Лукомский очень быстро завел свои порядки, и рука его, рука не легкая, дала себя чувствовать всем в управлении. В результате очень скоро работа там пошла совсем иначе: дружная, толковая, в полном контакте с другими управлениями Ставки. Надо сказать правду, сначала офицеры кряхтели и бранились, но потом скоро поняли, что у них появился действительно настоящий генерал-квартирмейстер и оценили его. Нечего и говорить, что при Гурко Лукомскому дана была должная самостоятельность, в какие-либо мелочи Гурко отнюдь не входил.

Но иначе пошло дело с возвращением М. В. Алексеева. Когда прошли кошмарные дни революции и отречения Государя, когда здоровье Алексеева поправилось, и он мог снова заняться всецело оперативными вопросами, он стал, как до своей болезни, сам писать всякие телеграммы и т. п. Если это вполне соответствовало наличию такого генерал-квартирмейстера, каким был Пустовойтенко, то, конечно, этого не мог перенести Лукомский. У него с Алексеевым, по этому поводу, было одно объяснение, потом второе, в результате которого он просил предоставить ему корпус. Алексеев согласился.