Великие личности и эпохи через литературу

В соответствии с этой общей принципиальной установкой за основу берется субъективное восприятие. Художественный текст становится лишь поводом для создания так называемого метатекста, или, как сказал Х. Борхес, надо писать уже не романы, а комментарии к ним. Как и творчество Маркиза де Сада, бульварный роман-фельетон принадлежит к маргинальной словесности. Но это нахождение за чертой хорошего вкуса оказывается весьма относительным. Все определяется лишь богатством воображения того, кто этот текст воспринимает. С этим тезисом можно поспорить, конечно, но если обратиться к фактам, то станет ясно, что творчество, к примеру, Э. Сю не прошло незамеченным для таких бесспорных классиков французской литературы, как О. Бальзак и В. Гюго. Напомним, что в своем романе-фельетоне "Парижские тайны" Э. Сю создал образ раскаявшегося бандита по кличке Maitre dʹecoÎe, или Школьный учитель. Этот образ бульварной литературы так поразил читательское воображение обоих классиков, что каждый из них взял на вооружение художественную догадку автора популярного романа. У Бальзака, например, Maitre dʹecoÎe превратился в Вотрена, в принципиальный персонаж всей "Человеческой комедии", а у В. Гюго он вырос до гигантских размеров романтического героя Жана Вальжана. Здесь следует напомнить, что и сам Э. Сю не был оригинален: его персонаж, который так поразил воображение двух гениев, – это не кто иной, как знаменитый Видок с его скандальными мемуарами. В своих "Записках…", кстати сказать, Видок сам называл себя Вотреном, как герой "Человеческой комедии". Вотрен в переводе с арго означал вепрь, или кабан. Таким образом подчеркивалась дикая пассионарность этого персонажа. Заметим, что Бальзак даже не стал менять имени, напрямую связывая свой персонаж с прототипом, взятым из низкой бульварной литературы. И опять не все так просто. Видок и его мемуары, а это самый подвал массовой беллетристики, самый ее низ, что ли, маргинальная литература, не уступающая в своей маргинальности знаменитому маркизу, так вот, этот Видок сумел вдохновить еще одного гения, Э. А. По на создание целого жанра классического детектива и образа Дюпона, который стал прототипом знаменитого Шерлока Холмса, Пуаро и мисс Марпл. А в постмодернистском эталонном романе У. Эко "Имя розы" Видок-Дюпон-Шерлок Холмс превратился в монаха-францисканца Вильгельма Баскервильского. Налицо так называемая интертекстуальность. Считается, что сам термин "интертекст" одной из первых ввела в научнй оборот Ю. Кристева (в 1967 г.), начинавшая свою постструктуралистскую деятельность как исследователь истории и теории русского формализма и работ М. М. Бахтина. Первоначально Ю. Кристева под влиянием идеи М. М. Бахтина о литературном тексте как множестве неслиянных голосов, формирующих полифоническую структуру, трактовала интертекстуальность в качестве процесса перехода субъекта от одной знаковой системы к другой.

Из всего сказанного можно сделать следующий вывод: постмодернисты лишь смогли сформулировать то, о чем уже догадывались предшествующие теоретики культуры, в частности русская формалистическая школа.

Так, современный культуролог М. Б. Ямпольский в монографии, посвященной проблеме соотношения интертекстуальности и киноязыка (Ямпольский М. Б. Память Тиресия: Интертекстуальность и кинематограф. М.: РИК "Культура", 1993. 463 с.), отмечает, что теория интертекста вышла из трех источников: бахтинской концепции полифонизма, работ Ю. Н. Тынянова о пародии и "теории анаграмм" Ф. де Соссюра. Но в данном случае нам важно не столько указание на генезис идей, сколько на то, что интертекстуальность как одно из основных понятий постмодернистской парадигмы существует не только в литературе, но и в кинематографе, следовательно, разделение на высокие и низкие жанры как дань нормативной поэтике классицизма будет условным. Как в литературе беллетристика будет обогащать великих, так и в кинематографе телесериалы будут непосредственным образом связаны с авторским кино и артхаусом. Все, в конечном счете, станет определяться лишь интерпретацией. Свободная интерпретация и ляжет в основу процесса смыслообразования, а как такового объективного смысла и быть не может в соответствии с современной парадигмой мышления. Эта доминанта объективного смысла определялась в искусстве идеей подражания Аристотеля, или мимесиса (Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976).