Великие рыбы

«Какой-то бедный грек, которому понадобилось сходить к брадобрею или в мелочную лавку, торопится назад, едва встретив янычара, идущего ему навстречу. Грек прижимается к стене, плотно, как только возможно, чтобы дать тому пройти, но в этот момент янычар неторопливо извлекает свой ятаган и закалывает его. Несчастный падает замертво, а убийца перешагивает через его тело и, отряхивая окровавленный ятаган, заходит в кофейню, где я чуть позже вижу его спокойно покуривающим свой чубук».

Так писал Роберт Уолш, капеллан английского посольства. Притихли и затаились другие кварталы: армянский и еврейский. Один из янычар хвастался отрубленной головой торговца-армянина: тот имел неосторожность запросить слишком высокую, по мнению янычара, цену за свой товар.

В патриархии, окруженной зубчатыми стенами, пока спокойно. Перед воротами продолжают нести свой караул янычары. По законам империи, патриарх был еще эфнархом, главой народа, «эфноса». Визирем по делам греков.

Не ограничившись фирманом, Махмуд Второй призвал шейх-уль-ислама Хаджи Халила Эфенди и потребовал составления фетвы, призывающей к джихаду против греков.

– Всех? – переспросил Халил Эфенди.

Султан кивнул.

– И тех, кто не встал на сторону восставших и не помышлял об этом?

Султан снова кивнул; он заметно терял терпение.

– Но Коран не дозволяет пролитие крови невиновных… – тихо, но твердо сказал Халил Эфенди.

Лицо султана потемнело. Шейх-уль-ислам был из черкесов и славился своей прямотой. Впрочем, мать самого султана была то ли черкешенка, то ли грузинка…

– У нас нет времени выяснять, кто из них виновен, а кто нет! – загремел султан. – По последним донесениям, эти ублюдки через своих людей в Стамбуле собираются поджечь наши корабли и даже готовят покушение на нашу особу!

Халил Эфенди слушал, склонив голову. Гнев султана был подобен морской буре; лучше всего переждать ее в гавани здравомыслия.

– Они везде кричат, что ведут войну за свою веру!

– Повелитель, – Халил Эфенди поднял голову, – насколько мне известно, Григорий Эфенди не на их стороне.

– На словах. Но что в мыслях у этого старика…

– Пусть объявит их вне своей веры. Ведь греки считают его своим главой.

Султан пошевелил бровью.

– Хорошо, – сказал он уже спокойнее.

И, чуть помолчав, добавил:

– А фетва все же должна быть составлена.

Халил Эфенди попросил несколько дней.

В тот же день он встретился с патриархом.

– Вы должны сделать это, чтобы избежать пролития невинной крови, – убеждал он Григория. – И это будет основанием не издавать фетву.

Патриарх молчал. Он ожидал нечто подобное. Еще в марте 1807 года, когда британский флот подошел к Константинополю и часть греков заволновалась, он особым посланием призвал народ к повиновению. А наиболее своенравным пригрозил церковным отлучением. Он даже лично тогда вышел на работы по укреплению городских стен. И султан, еще не нынешний, а его предшественник Мустафа Четвертый, выразил ему свое высочайшее удовлетворение…

Халил Эфенди молчал, глядя на патриарха и ожидая ответа.

Поэт томился в Кишиневе.

Рядом, в двух шагах от него, делалась история. А он? Он сидел здесь, в ссылке, как алжирский раб. О небо!

Он собирался тайно бежать к Ипсиланти. «Скоро оставлю благословенную Бессарабию, – писал он другу Дельвигу, – есть страны благословеннее. Праздный мир не самое лучшее состояние жизни».

Вести из Валахии, где поднимал свои знамена Ипсиланти, шибали в голову, как молодое молдавское вино.

«Первый шаг Александра Ипсиланти прекрасен и блистателен, – писал поэт другому своему товарищу, будущему декабристу Василию Давыдову. – Он счастливо начал – и, мертвый или победитель, он отныне принадлежит истории».

Что-то все же смущало его.

За два дня до приезда Ипсиланти в Яссы Василий Каравиас поднял восстание в Галаце. Каравиас, бывший российский майор на турецкой службе, был комендантом Галаца; восставшие перебили всех турок, включая мирных обывателей.

«60 из их числа были сожжены в одном доме, где они укрывались», – пишет поэт. И чуть ниже: «Галацкую резню велел произвести Ипсиланти…»

Немногим лучше судьба турок в Яссах: к прибытию Ипсиланти военных поубивали, остальные спаслись бегством. «Семеро турков были приведены к Ипсиланти и тотчас казнены – странная новость со стороны европейского генерала».

Шло время, и таких «странных новостей» доходило до Кишинева все больше. Право, точно ли этеристы – европейцы? В одной деревне, на которую они напали, были убиты триста турок. Для чего? Дело освобождения – свято, в этом поэт не сомневался. Но ради чего столь крайние жестокости?