Великие рыбы

Поэт смотрел в окно. По пыльной улице двигалось несколько беженцев из турецкой части Молдавии. С каждым днем их число все росло.

Опьянение первых побед проходило. Князь Ипсиланти скоро рассорился с молдавскими боярами; обращался с ними как с лакеями, заставлял часами дожидаться в передней и вообще давал им понять, что те должны почитать за великое счастье, что их допускают к участию в греческом деле… Начались разногласия и среди самих греков. А турецкие войска все прибывали.

Вечером 1 апреля поэт был в греческом обществе. Настроение было подавленное. «Между пятью греками, – писал поэт на следующий день, – я один говорил, как грек, – все отчаивались в успехе предприятия Этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, и 25 000 000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера и Фемистокла».

Сам поэт готовится вступить в масонскую ложу «Овидий». Заседания ложи проходят в доме этериста Кацики, входят в нее и несколько других этеристов, а также Павел Пестель, три раза ездивший к Ипсиланти для сбора сведений. Поэт встретился с ним 9 апреля; проговорили все утро.

Приближалась Пасха.

Поэт не говел; в церкви пару раз бывал, но стоял рассеянно, больше наблюдая местные типы. К Пасхе он, впрочем, готовился, хотя и своеобразно: подучивал говорящего попугая в доме наместника Инзова, в котором сам проживал. Когда на Пасху к Инзову явился с поздравлениями местный епископ, попугай встретил его бранным молдавским словом…

Поэту был двадцать один год, он томился и скучал.

25 марта восстал Пелопоннес. Знамя восставших благословил митрополит Герман, также бывший членом «Филики Этериа».

Теперь уже в Великой Порте не сомневались, что церковь действует заодно с восставшими.

27 марта, в воскресенье пятой недели Великого поста, патриарх прочел отлучительные грамоты на начальников восстания.

– С таким коварством они, любители свободы, a вернее, ее ненавистники, разыграли гибельную комедию и решились на дело позорное, богоненавистное и бессмысленное, желая нарушить спокойствие своих соотечественников, верноподданных могущественного царства, которым они пользуются под его широкою сенью…

Голос патриарха слегка дрожал. Накануне прошла новая волна арестов. От него потребовали списки всех жителей Фанара; он отказался. Тогда прислали трех янычар; те уже ходят по домам. Как раз сейчас, когда он говорит тут про спокойствие под широкой сенью…

В столице появились янычары с отрезанными ушами, носами. Это были те, кто побывал в плену у восставших. Кипение взаимной ненависти дошло до предела.

– Если эта смертоносная зараза не будет очищена, – дочитывал патриарх, – и некоторые будут уличены в дерзких замыслах, тогда справедливый гнев правительства и ярость мщения всех шейхов ислама вспыхнут и против нас и будет несправедливо и преступно пролита кровь многих неповинных…

Ему оставалось недолго, он знал это. Русский посланник барон Строганов уже несколько раз предлагал ему помощь, чтобы безопасно покинуть столицу. Патриарх поблагодарил. И отказался.

– Так фетвы еще нет? – переспросил султан.

– Но Григорий Эфенди выполнил свое обещание… – Халид Эфенди замолк. Оправдываться в таких случаях – продлевать себе казнь.

– Григорий Эфенди… – усмехнулся султан.

После недолгой тишины он вызвал стражников и велел увести Халида Эфенди. В тот же день шейх-уль-ислам был лишен сана, имущества и отправлен в ссылку. Там он вскоре скончался, не выдержав унижений.

Была решена и участь патриарха.

5 апреля, в Страстную неделю, было казнено несколько видных лиц из греческого населения Константинополя, брошено в тюрьмы несколько архиереев. Но главное зрелище было припасено на Пасху, выпадавшую на 10 апреля.

Пасха началась с пушечной пальбы. Поначалу решили, что это восстали константинопольские греки, о чем уже давно ходили слухи. Однако палили только турецкие орудия. Порта решила показать, что готова к любому нападению.

А греки были в церквях. Хотя патриарх до этого обратился с воззванием ради спокойствия и безопасности не собираться в них. Кафедральный собор был полон; от шума пальбы вздрагивали стены, народ переглядывался и крестился, но служба шла, как положено. Даже еще торжественнее.

Вот пропели «Христос воскресе из мертвых…» перед вратами храма.

Вот все входят в храм. Духовенство переоблачается: белые одеяния меняются на алые, пасхальные.

Патриарх выходит к народу.

Он видит их. Давно уже видит их. Они стоят чуть в стороне и ждут. Султанская полиция – чауши. Вокруг них, несмотря на обычную пасхальную толчею, пустота. Люди жмутся в стороны.

Патриарх поднимает чашу. Он уже все понял. Да, Господи. Да, он готов.

Они дали ему дослужить: таков был приказ.

Верующие расходились. Пальба давно прекратилась, небо светлело.

Чауши спокойно дождались, когда патриарх и остальные архиереи, сослужившие ему, выйдут из алтаря. Один из чаушей, по виду главный, подал знак.

Дальше изображение становится нечетким. Свидетельства и сообщения о том страшном пасхальном утре начинают расслаиваться, разниться, противоречить. Обрастать все более жуткими и сомнительными подробностями.