Великие тайны русского престола

Наверное, это понимал и сам Петр. Но что ему, не имевшему другого сына, оставалось? Оставить государство бездарной Екатерине, или так и не научившемуся читать Меншикову? Это было в высшей степени несереьзно, да и положение обязывало. Из истории Петр хорошо знал, как в народе относились к самозванцам.

Таким образол, Алексей даже при всем своем желании, которого не было и в помине, не мог быть продолжателем дела отца и самим существом этого дела.

В таких условиях царевич мог стать только жертвой, и не случайно фольклорные тексты о его казни появились за несколько лет до его убийства.

Согласно воле отца, Алексей 14 октября 1711 года в саксонском городе Торгау сочетался браком на родственнице австрийского императора Карла VI Софье Шарлотте.

Ничего путного из этого союза не вышло. Подарив мужу дочь Наталью и сын (будущего императора Петра II), принцесса умерла.

Через несколько дней жена царя Екатерина тоже родила мальчика (он умер в четырехлетнем возрасте), и Алексей перестал быть единственным наследником.

Более того, царевич никоим образом не вписывался в петербургскую жизнь, все больше замыкался в себе и не желал ничего делать. Чем вызывал все большее раздражение царя.

При таком положении вещей Алексей видел свое будущее в самых темных красках. «Быть мне пострижену, — как-то сказал он, — а ежели я своей волею не постригусь, то неволею постригут же. И не то, чтобы ныне от отца, и после его мне на себя того ж ждать… Мое житье худое!»

Изначально не испытывая большого желания жить той жизнью, которой жил отец, царевич к этому времени был уже просто не в состоянии преодолеть пропасть, углублявшуюся между ними.

Он тяготился сложившимся положением и, как любой не очень сильный характером человек, уносился мыслями в другую реальность, где Петра не существовало. Ждать смерти отца, даже желать ее — страшный грех!

Но когда глубоко верующий Алексей признался в нем на исповеди, то его духовник Яков Игнатьев неожиданно для него вдруг сказал:

— Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти!

Оказалось, что его личная, глубоко интимная проблема имела и иное измерение: грозный и нелюбимый отец был еще и непопулярным государем. Сам же Алексей автоматически превращался в объект надежд и упований недовольных. Казавшаяся никчемной жизнь вдруг обрела какой-то смысл.

Вопреки распространенным представлениям Петр и его политика вызывали недовольство не только реакционных «приверженцев старины». Тяжело приходилось не только народу, изнемогавшему от поборов и не понимавшему ни целей бесконечных войн, ни смысла многочисленных нововведений и переименований.

Духовенство с негодованием относилось к попранию традиционных ценностей и распространению на церковь жесткого государственного гнета.

Представители элиты бесконечно устали от постоянных перемен и все новых обязанностей, возлагаемых на них царем, оттого, что нет и уголка, где можно было бы укрыться от беспокойного властителя и перевести дух.

Однако всеобщий протест проявлялся лишь в глухом ропоте, потаенных разговорах, темных намеках и неопределенных слухах. Ни на какие конкретные действия при жизни Петра недовольные были просто не способны. В эту атмосферу и погрузился царевич.

Да, порой протест против того, что делал Петр, приобретал форму «борьбы за традиции». Но он не сводился к отрицанию европейских ценностей хотя бы потому, что Европа не была чем-то единообразным и внешним по отношению к России. Интерес к европейской культуре в различных ее формах был свойствен отнюдь не только Петру, и проявился он не в конце XVII века, а раньше.

Анализируя круг чтения и интеллектуальные интересы царевича Алексея, американский историк Пол Бушкович пришел к выводу, что борьба между Петром и его сыном происходила не на почве хрестоматийного конфликта между русской стариной и Европой. По его словам, «оба они являлись европейцами, но разными европейцами».

Петру была ближе северная, протестантская культурная традиция с ее рационализмом, ориентацией на практические знания и навыки и предпринимательским духом.

Царевич же тяготел к более мягкой, спокойной и «игровой» культуре южно-европейского барокко. В каком-то смысле Алексей мог считаться человеком даже более европейски образованным, чем его отец. Во всяком случае, никакой культурной или религиозной пропасти между ними не существовало.

Это не означает, что Алексей не имел с отцом принципиальных расхождений в понимании того, как следует развиваться России. Политическая программа царевича, насколько можно судить по сохранившимся данным, сводилась к окончанию войны, сокращению армии и особенно флота и облегчению податей, и оставлению Санкт-Петербурга как столицы.

Таким образом, наибольшее неприятие вызывало у него все то, что касалось образа Петра как завоевателя, покорителя и созидателя «нового мира», куда вход царевичу оказался заказан.