Великие тайны русского престола

27 июня 1718 года Санкт-Петербург праздновал девятую годовщину победы в Полтавской битве. Петр был весел и оживлен, что, конечно же, не могло не вызывать удивления у тех, кто знал, что прошлым вечером оборвалась жизнь царевича Алексея Петровича.

В тот же день русским послам в европейских столицах были направлены инструкции. В них сообщалось, что царевич умер от апоплексического удара, который поразил его во время чтения смертного приговора. При этом подчеркивалось, что этот удар не помешал Алексею причаститься и перед кончиной помириться с отцом.

Сложно сказать, верили ли в эту версию европейские правители, но в России было достаточно тех, кто знал, что все эти инструкции были шиты белыми нитками.

Всем было известно, что Алескей вырос во враждебной Петру и всем его начинаниям атмосфере реакционного духовенства и отсталой московской знати. Многие знали, что, в конце концов, отец спохватился, но было уже поздно. Не было тайной и то, что сын с нетерпением ждал смерти отца и намеревался уничтожить все сделанное им.

Не осталось в тайне и то, что суд сенаторов и высших сановников вынес виновному в измене смертный приговор, ставший торжеством принципиальности Петра I.

Но были и те, кто понимал, все это лишь надводная часть айсберга, а истинные причины гораздо сложнее и глубже.

Скажем сразу, Алексей не был счастливым ребенком. Ему было лишь два года, когда у Петра начался роман с дочерью торговца Анной Монс, и всего четыре, когда тот окончательно оставил Евдокию.

Воспитанием Алексея занялась тетка царевна Наталья Алексеевна, которую он не любил. В качестве учителей к царевичу были приставлены Никифор Вяземский и немецкие воспитатели, а общий надзор должен был осуществлять Александр Меншиков.

Наследник получил неплохое образование, хорошо знал немецкий и французский языки, латынь, любил читать. В 1704 году четырнадцатилетний юноша был вызван отцом в армию и наблюдал за осадой и штурмом Нарвы.

Однако наследник не проявил ни малейшего интереса к военным действиям. Он казался настолько ранвнодушным, что Петр был вынужден сказать ему:

— Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ели советы мои разнесет ветер, и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в этой и в будущей жизни!

Алексей ничего не ответил. Он вообще не был склонен откровенничать с отцом, который внимательно следил за тем, чтобы Алексей не имел контактов с матерью. Царевич постоянно опасался слежки и доносов, и этот неотступный страх преследовал его повсюду.

Особенно их отношения ухудшились после того, как Алексей в 1708 году посетил в монастыре мать. Соглядаи царя докалдывали ему буквально о каждом шаге сына.

Через два года царевич отправился на учебу в Германию, одновременно Петр начал искать ему подходящую «партию» среди иностранных принцесс.

Сам Алексей просил своего духовника Якова Игнатьева прислать к нему православного священника. Он хорошо знал, что царь поощрял доносительство и, считая интересы государства выше любых священных таинств, использовал в этих целях даже тайну исповеди.

А царевичу было что скрывать, ибо все его помыслы были далеки от идей и устремлений отца. Не радовала его и возможная женитьба на иноверке.

Эти тягостные мысли отвлекали царевича от учебы, и когда после возвращения царевича в Россию отец пожелал проверить его успехи в черчении, тот настолько испугалася, что прострелил себе правую руку.

Да, он боялся отца, но кто был в этом виноват, если не сам Петр и та тяжелая атмосфера, которая окружала его. Царь был страшен в гневе и часто наказывал, не вникая в обстоятельства дела.

Потом будут много говорить о безволии Алексея. Но откуда ей было взяться, этой самой воли рядом с отцом, который не терпел проявления независимости. С первых эе шагов своей деятельности он видел в окружавших его людях лишь послушные инструменты в своих руках и никогда не считался с их чувстваами.

«Характерным для многих петровских сподвижников, — писал известный историк Е. В. Анисимов, — было ощущение беспомощности, отчаяния, когда они не имели точных распоряжений царя или, сгибаясь под страшным грузом ответственности, не получали его одобрений».

Царь видел себя не реформатором, а создателем новой России, и, конечно же, не мог не думать о том, кто встанет у руля государства после него.

Мог стать его преемником Алексей? Думается, вряд ли. Ни по воспитанию, ни по дарованиям, а вернее их отсутствию, он никоим образом не мог занять место человека, который бросил вызов самой истории. А, значит, был обречен. И требовать от пигмея подвигов, которые по плечу лишь титанам, было бессмысленно.