Тогда я послал 100 человек взять их силой, и через несколько минут они принесли их. Затем я приказал принести из нашего отделения царский портрет, чтобы этим подчеркнуть миролюбивый и пристойный характер нашей процессии. Толпа выросла до громадных размеров…
„Прямо идти к Нарвской заставе или окольными путями?“ — спросили меня. „Прямо к заставе, мужайтесь, или смерть или свобода“, — крикнул я. В ответ раздалось громовое „ура“.
Процессия двигалась под мощное пение „Спаси, Господи, люди Твоя“, причем когда доходило до слов „Императору нашему Николаю Александровичу“, то представители социалистических партий неизменно заменяли их словами „спаси Георгия Аполлоновича“, а другие повторяли „смерть или свобода“.
Процессия шла сплошной массой. Впереди меня шли мои два телохранителя… По сторонам толпы бежали дети…, когда процессия двинулась, полиция не только не препятствовала нам, но сама без шапок шла вместе с нами… Два полицейских офицера, также без шапок, шли впереди нас, расчищая дорогу и направляя в сторону встречавшиеся экипажи».
Наверное, все так, Гапон на самом деле был провокатором и, как уверяют многие, знал о готовившейся бойне.
Однако есть во всей этой истории одно небольшое «но». Если Гапон на самом деле знал о готовившемся расстреле, то зачем же он шел в первом ряду?
Чтобы своей собственной смертью вдохновить остальных на подвиги? Ведь первые залпы неизбежно ударили по тем, кто шел впереди. Если это так, то остается только узнать, откуда же у провокаторов охранки была такая решимсоть к самопожертвованию.
Говоря откровенно, я не верю ни в какое самопожертвование ни Гапона, ни других революционеров. Дело, по всей видимости, было в другом: все в той же русской безалаберности, когда никогда ничего не знает и ни за что не отвечает даже в такие критические моменты. И если бы Гапон знал о готовящейся бойне, он нашел бы себе местечко бобезопаснее.
Весьма странную позицию занял и петербургский градоначальник И. А. Фуллона. «Он (не очень многочисленный аппарат полиции), — писал Ольденбург, — был более приспособлен к „вылавливанию“ отдельных лиц, чем к предотвращению массовых выступлений…
Власти Французской Третьей республики, когда они желали предотвратить демонстрации, арестовывали на сутки несколько сот (а то и тысяч) предполагаемых руководителей. Но отдельные городовые, затерянные в толпе петербургских рабочих кварталов, были совершенно бессильны что-либо предпринять; да и власти не знали, при быстроте развития движения, почти никаких имён, кроме Гапона.
Объявления от градоначальника, предупреждавшие, что шествия запрещены и что участвовать в них опасно, были расклеены по городу вечером 8 января. Но большие типографии не работали, а типография градоначальства могла изготовить только небольшие невзрачные афишки».
Объяснение, прямо скажем, в высшей степени наивное. Тысячи людей собрались идти к царю, а у власти нет типографии, способной напечатать листовки с сосответствующим предупреждением! Прямо-таки сталинские времена! На границе стоят двести немецких дивизий, а сидевшие в Кремле наивные люди продолжают верить Гитлеру и в его Пакт о ненападении!
Ну, ладно, типографии, Бог с ними, нет, так нет. Но почему Фуллон обманывал министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирского относительно размаха и характера воскресного шествия? А тот, прекрасно понимая, что градоначальник лжёт, делал вид, что верит им и повторил их царю?
Может быть, только потому, что большинство зачинщиков шествия, начиная с самого Гапона, являлись сотрудниками Охранки и действовали согласно её плану?
Или причины лежали еще глубже, и в январе 1905 года имеле место самый настоящий заговор в высших бюрократических, а, возможно, и в придворных сферах.
Говоря откровенно, все эти все эти страшные рассказы о невидимых силах у меня вызывают сильное сомнение. Я прожил в России почти семьдесять лет и, что называется, повидал разные виды. И любые проколы я склонен объяснять не происками империалистических хищников и чанкайшистов, а ленью и некомпетентностью тех людей, которым по должности пололожено за что-то отвечать.
Точно также было и тогда, в начале 1905 года. Иначе чем объяснить то, что забастовки и митинги в Петербурге продолжались почти две недели, а генерал Фуллон до последней минуты надеялся, что Гапон «уладит всё дело»!
Что же касается министров, то они узнали о предстоящем шествии к царю вечером 8 января, когда их вызвали на экстренное совещание у министра внутренних дел.
Так как на полицию не было никакой надежды, было решено привлечь войска. И как тут не вспомнить Чехова, и его ружье, стреляющее в третьем акте? И если не стрелять, то зачем нужны люди с оружием, заряженным боевыми патронами?
Но даже на совещании министры сделали все, чтобы самим ничего не делать, и взвалили всю ответственность за возомжную ьойню на командующего Петербургским военным округом, дядю царя, великого князя Владимира Александровича.
Остается только спросить: что же это были за министры, которые в столь взрывоопасное время, как черти от ладана, бежали от принятия весьма простого решения.